Три последних самодержца
Шрифт:
Грингмут тоже говорил про профессора Московского университета Виноградова, какая это вредная личность. Он теперь уехал за границу, но до своего отъезда он взбаламутил студентов, высказывая им зажигательные мысли, что надо дать автономию профессорам, чтобы у них было выборное начало, тогда профессора дадут свободу студентам. Студенты восторженно слушали зажигательные речи Виноградова, который дерзко обошелся с Ванновским, когда тот был в Москве. Ванновский с ним был тоже резок, поэтому Виноградов написал ему письмо, что больше оставаться в университете не хочет. Ванновский тоже написал Виноградову письмо, в котором перед ним извиняется. Виноградов извинений не принял, но его второе письмо
11 января.
По случаю исполнившегося 30-летия издания «Гражданина» царь назначил Мещерскому ежегодную субсидию в 24 тыс. руб.
Сегодня Плеве зашел прямо от царицы-матери. Рассказывал, что сначала она приняла его очень холодно. Пришлось ему развернуть целый словарь льстивых выражений, возгласов, чтобы ее смягчить, положить ее гнев на милость, пришлось вспомнить Данию и т. д., пока она не стала ручной. Она сказала, что при его назначении на пост министра Финляндии она успокоилась и думала, что он поведет дело иначе, но в этом вполне ошиблась и т. д. Плеве, не отвечая на ее слова, старался «ласковыми» словами ее успокоить. По рассказам Плеве видно было, что царицу-мать он не любит, что она часто имеет дурное влияние на царя, который поддается этому влиянию.
15 января.
Тобизен (бывший харьковский губернатор, а ныне сенатор) говорил, что он надеется, что в Харькове 17 января (университетский праздник) пройдет спокойно, что студенты там будут ожидать сигнала к беспорядкам из Петербурга. Про Юзефовича Тобизен сказал, что он хотел застраховать стекла в своем доме и в типографии, но все страховые общества отказались страховать, так как студенты их бьют несколько раз в год.
16 января.
Сегодня Мясоедов-Иванов сказал по телефону, что вчера обедал у Мещерского вместе с Сипягиным, который казался в духе: доволен своим распоряжением — высылкой Амфитеатрова. Сегодня будет заседание министров, чтобы решить вопрос насчет газеты «Россия», которая и сегодня не вышла. По тому, как поступили с Амфитеатровым, видно, что мы живем в деспотическом правлении. Этот факт подденет иностранная пресса.
17 января.
Вчера Булгаков по телефону сказал Е. В., что секретарь газеты «Россия» Басин являлся к кн. Шаховскому (начальник Главного управления по делам печати) просить о продолжении «России», но, кажется, Шаховской посылал к Сазонову (редактор «России») депешу — спросить его согласия. Неужели это так? Скворцов («Миссионерское обозрение») говорил, что, по его мнению (а мнение его — отголосок мнения Победоносцева), не следовало так помпезно наказывать именно за фельетон «Господа Обмановы». Амфитеатрова следовало крепко за него распечь, пропустить затем некоторое время, затем придраться к какой-либо другой статье в этой газете и тогда ее прихлопнуть. А придраться к «России» легко, так как в этой газете все писалось тенденциозно. Надо с удивлением признаться, что Шаховской очень покровительствует «России».
18 января.
Вчера вечером сидел Плеве. Рассказал про дворянское заседание в Гос. совете насчет комиссии, кажется, Дурново. Начали в этом заседании говорить против дворян, против того, чтобы им оказывать помощь, так как эта помощь послужит к еще большему их разорению. Говорили Тернер, Верховской, Половцов.
Присоединился к ним Голубев, который обычно молчит, но иногда, будто кто его укусил, начинает разглагольствовать. В защиту дворян выступил Дурново. Защитник он хотя и убежденный, но неважный. Его главный аргумент, что «все, что говорится, это — теория, а на практике совсем иначе выходит», — никогда никого не убеждает. Три часа Плеве просидел в этом заседании,
Про дело «России» Плеве сказал, что его сведения от П. Н. Дурново, который ему сказал, что Сипягин своею властью распорядился с Амфитеатровым, что вчера, в день доклада Сипягина у царя, он так решил, что про этот фельетон не заговорит с царем, что если царь о нем знает, то он скажет про те меры, которые он принял, если же царь ничего не скажет, то про это дело будет молчать. Если царь скажет, что как же газета без редактора, ответ будет, что уже двух он наметил. Если царь спросит: разве газета еще существует, — будет ответ: да — но распоряжение ее прекратить. Вот как царя проводят.
19 января.
Обедал с нами кн. Ухтомский («Спб. ведомости»). Как тяжело, грустно он смотрит на будущее, говорит, что быстрыми шагами идем в пропасть, что царь печально окружен, что хорошие, дельные люди отошли, спрятались, а возле царя — только бездарности. Говорил он, что, когда ушел Горемыкин, думалось, что хуже министра внутренних дел, чем он был, трудно подыскать, а Сипягин еще хуже Горемыкина. Про Шаховского Ухтомский сказал, что он просто враг порядка, самодержавия, что тем, что расплодил массу маленьких провинциальных газет, которым позволяется про все писать, нанес большой вред провинции, здесь же — его лейб-орган «Россия», которому он все время протежировал. «Россия» тоже dans les bonnes greces (В милости (франц.).) y многих вел. князей, многие из которых дали свои деньги на ее издание.
Вчера Тобизен говорил, что петербургские чиновники производят на него тяжелое впечатление — все заняты балами, вечерами, а не видят и не замечают, что кругом делается, что в России все из рук вон плохо: крахи банков, полное безденежье, беспорядки среди учащейся молодежи, среди рабочих, масса прокламаций наводняет фабрики и учебные заведения. Прокламации эти самого возмутительного содержания, но есть и правда в них, но жестко высказанная. Настроение в Харькове, по словам Тобизена, такое, что только упади искра — и пожар страшный разгорится. Но все это в Петербурге не хотят принять во внимание — пляшут и перебирают косточки один у другого.
20 января.
Про пироговский съезд, который недавно закрылся в Москве, Плеве сказал, что он прошел с полной революционной окраской, что была послана этим съездом вполне антиправительственная депеша профессору Эрисману, который отвечал в том же духе. Все это сошло докторам вполне благополучно. Где ни послушаешь — везде протесты, все недовольны.
Вчера Клейгельс сказал, что положение с каждым днем осложняется, все делается хуже и хуже, тревожнее, но «наверху» как будто все спокойно — балы идут своим чередом, обедают, танцуют и т. д. Чем все это разрешится?
21 января.
Долго сидел Мещерский. Он вспоминал один обед у нас по поводу следующего. Когда он вывел тип графа Обезьянинова в своем романе «Один из наших Бисмарков», встретил он на одном собрании П. Н. Дурново, который его спросил — пишет ли он портреты или типы. Князь отвечал, что портретов не пишет, а типы. Тогда Дурново сказал, что граф Обезьянинов — это портрет Левашова. Затем на обеде у нас встречаются Мещерский с Левашовым (гр. H. B.), который ему протягивает руку со словами: «Прекрасно вы описали в вашем Обезьянинове П.Н. Дурново». Этот рассказ типичен.