Три повести о любви
Шрифт:
Горячев широко распахнул дверь:
— Заходите в наш дворец!
— Благодарим, синьор, — в тон ему сказал Аркадий.
Комната была большой и темноватой. Вдоль дощатых стен тянулись нары, прикрытые одеялами. В дальнем углу, за цветастой занавесью, стояла единственная кровать, даже в полумраке она поражала белизной подушек.
За столом сидели трое. Вид у них был недовольный, полусонный. Аркадий понял: их только что подняли с нар.
— Наши кадры, — представил рыбаков
Двое встали, уступая место. Третий, с толстой и короткой шеей, угрюмо посмотрел на вошедших и остался сидеть.
— Садитесь на тепленькое, — предложил Горячев.
— Спасибо за заботу, — улыбнулся Аркадий и обратился к тем двоим, которые поднялись: — А вы?
— Мы тут… на нарах, — ответил парень с круто вздернутым носом и молодецкими светлыми кудрями.
Второй рыбак, маленького роста, с глубокими складками у рта, промолчал. По возрасту он годился большинству в отцы.
Все сели.
Аркадий вынул из кармана два блокнота, один положил перед собой, другой многозначительно пододвинул к Маришке.
Сердитый рыбак вдруг поднялся и, не говоря никому ни слова, направился к выходу.
— Николай Иванович, ты куда? — спросил Горячев.
— Приду, — ответил тот и вышел, хлопнув дверью.
Рыбаки, сидевшие на нарах, переглянулись.
— Вот тут мы и живем, — сказал бригадир, пересев на освободившееся место.
Его взгляд вдруг остановился на Маришке. Прошло несколько долгих секунд.
Аркадий с силой нажал на карандаш — с треском обломился конец грифеля. Что ж, Горячева понять можно. Лицо у Маришки обыкновенное, но с секретом — изумительно хорошеет, едва начинают блестеть ее живые карие глаза. На улице чуть ли не каждый непременно оборачивался и смотрел ей вслед: тоненькая и стройная, она ходила легко и весело. Обычно такое внимание к ней вызывало у Аркадия гордость. Но сейчас он подумал, что хорошо бы сказать Горячеву, что они муж и жена.
И тут Маришка вдруг сама — вот умница! — по-видимому чтобы выйти из неловкого положения, неожиданно начала свое первое в жизни интервью:
— Сколько в бригаде людей?
— Сейчас семь.
— Это вы, — принялась подсчитывать она на пальцах, — двое этих товарищей… четвертый, который вышел… мальчик, что был с нами… и тот — с длинным лицом… седьмая — женщина?
— Точно, — подтвердил Горячев.
Аркадий улыбнулся: его умилила Маришкина дотошность.
— А она тоже рыбачка?
— Ну, не рыбачка, а все одно — первый человек в бригаде. Стряпка она.
— Стряпуха? — удивленно переспросила Маришка.
— Ну, стряпуха…
Кто-то громко фыркнул. Аркадий и Горячев одновременно обернулись. У порога стоял Миша и торопливо вытирал рукавом обрызганный подбородок — смешлив он, видно, был до крайности. Вошедший следом за ним длиннолицый неслышно прикрывал дверь, которая все время отходила. На его узких губах стыла улыбка.
Справившись
— Простите, вы имели в виду меня, когда сказали о вытянутой физиономии?
— Да, — игриво призналась Маришка.
— Я готов отдать должное вашей наблюдательности, — продолжал он иронически, — но у меня есть и достоинства.
— Не сомневаюсь, — сказала она.
— Премного благодарен.
Миша хмыкнул и вразвалку двинулся к нарам.
«Кто он, этот явно городской человек? — подумал Аркадий. — Какими ветрами занесло его в отдаленную рыболовецкую бригаду?»
Горячев сказал длиннолицему:
— Давай, Борисыч, присаживайся.
Тот наклонился к бригадиру и негромко спросил:
— А может, сразу придвинем стол?
— Как вы смотрите насчет того, — Горячев обратился к гостям, — чтобы пообедать с нами?
Маришка смутилась:
— Я не знаю… Аркаш, как ты?
— А что нам делать? — с внезапным раздражением ответил он. — Столовых ведь здесь нет!
— Ну и хорошо, что нет, — добродушно заметил Горячев. — Мы ваши гости! Тьфу ты! Вы наши гости. Все перепутал! — поправился он под Мишино хихиканье.
Противень был в добрую половину стола. В нем, издавая умопомрачительный запах, томились в собственном соку омули. Кудрявый (его звали Толя) и его немолодой приятель (Алексей Дмитриевич) осторожно дотащили и поставили это огромное блюдо на уже придвинутый к нарам стол. Пораженные размерами жарехи, Аркадий и Маришка переглянулись: неужели все это можно съесть?
И Маришка не выдержала:
— Ой, сколько рыбы!
— Да тут еще мало, — поиграл ямочками на щеках Миша.
— Мало?! — изумилась Маришка.
— Однажды мы два таких противня умяли.
— Нашел чем похваляться, — с недовольным видом упрекнул Горячев.
— А что в этом плохого? — поднял брови Миша.
— А то. Лучше бы помалкивал…
Наконец все расселись. Горячев, который придвинул свою табуретку поближе к Маришке, сделал знак Алексею Дмитриевичу. Тот достал из-под нар поллитровку, поставил на стол. У Борисыча заблестели глаза.
Вскоре на столе все было готово: составлены стаканы, нарезан хлеб. Перед каждым Толя положил вилку.
Горячев повернулся к двери:
— Где же Николай Иванович и Юзя?
— Я схожу, — мигом отозвался Толя.
Юзя… Так вот как звали эту славную, улыбчивую женщину. Странное, необычное для сибирской стряпухи имя.
— Я разолью? — потянулся к бутылке Борисыч.
— Погоди, — сказал ему Горячев и шутливо добавил: — А то вся выдохнется.
Послышались голоса — мужской и женский. На пороге показался, держа перед собой стопку мисок, Толя. Из-за его спины, улыбаясь, выглядывала Юзя. Замыкал шествие угрюмый и молчаливый Николай Иванович.