Три повести
Шрифт:
…Прямо с пристани Свияжинов направился к дому сестры. Некая сложная догадка вырастала из головлевского признания. Откуда пришел во Владивосток Алибаев? Даже в первый день своего возвращения Свияжинов ощутил отчужденность, недружелюбие этого человека. Тогда объяснил он себе это боязнью, что останется Свияжинов в их тесном доме, стеснит семейный порядок жизни. Но в памяти подбиралось сейчас и другое: память сохранила давний алибаевский облик. Откуда пришел он тогда в развороченный, еще не остывший Владивосток? Почему перекинуло его именно
Облик, который в подробностях восстановил Головлев, какими-то отдаленными своими чертами совпадал с этим обликом… на самом деле, не именно ли калмыцкое, степное, скуластое было в этом человеке? А ведь именно калмыцкое каппелевское войско разоружали они в Никольске-Уссурийском. Как бы просвечивающей географической сеткой прошлое еще покрывало этот берег. Борьба с отсталостью, борьба за то, чтобы поднять, промышленно его вооружить. Тысячи могил, наскоро засыпанных в распадках и на склонах сопок, — он сам шел этой дорогой, сам хоронил, набивал плечо отдачей от винтовки, сам восстанавливал, сам заново строил… а здесь все еще гнездился кто-то, высматривал, срывал работу…
Он открыл знакомую с детства калитку. Даже скрип ее остался прежний, как в детстве. Он вошел в дом. Шипел примус, сестра готовила завтрак. Старший племянник был у товарища. Младший пересыпал песок возле грядок. Ксения обрадовалась брату в своем одиночестве.
— Где же ты пропадал? Хочешь чаю… может быть, кофе?
Он сел.
— Нет, спасибо. Я завтракал. Как ты живешь?
Она развела худыми руками.
— Как видишь.
— Ну все-таки хорошо живешь, мирно?
— По-семейному живу, Алеша.
Она была все еще миловидна в своем утреннем платье с цветочками.
— Муж не обижает?
— Все мужья одинаковы. Да и забот немало… даже нельзя осуждать.
Ему стало жаль ее. Стародавняя женская судьба. А были задатки… могла бы увидеть не только пеленки и примусы.
— Муж на службе?
— Уехал.
— Куда?
Сразу как-то завяла основная цель его приезда.
— В инспекцию.
— Далеко?
— Вероятно, к Посьету. Он тебе нужен?
— Да… хотел побеседовать. Говорят, он толковый человек. Не перешел бы он на другую работу?
Она покачала головой.
— Навряд ли. У него есть сейчас виды… может быть, мы уедем в Дайрен.
— Вот как! Это зачем же?
— Открывают представительство.
Ей хотелось поговорить с ним искренне. Конечно, отошел он за эти годы, но все-таки был он — брат, и вместе они росли в этом домике.
— Разве в Дайрене открывают представительство?
— Да,
— Да ну… какие же?
— Знает китайский.
Он помолчал.
— Ты довольна?
— Как сказать… разумеется. Все-таки интересно. А Владивосток поднадоел… Я сварю кофе.
— Нет, не хочу кофе. — Он прошелся по комнате. — Когда же он успел изучить китайский язык? — спросил он мельком.
— Еще в Забайкалье…
Он усмехнулся.
— Все-таки чудно… в детстве мы росли с тобой вместе, а теперь я даже не знаю, кто твой муж, откуда родом… как ты его встретила… ничего не знаю.
— Ну, это давняя история, Алеша. Встретила, как все девчонки встречают… разве тут запомнишь. Казался не похожим на всех… ну и всё.
Она прищурилась, словно вызывая в себе давний образ.
— А ведь в нем, наверное, монгольская кровь…
— В нем не монгольская… в нем бешеная кровь. Когда вспылит, он может убить человека.
— Бил тебя? — поинтересовался он.
— Нет, меня не бил.
Он решил — бил. Бил эту бледную, безропотную жену. И детей, наверное, называл щенками.
— Бешеная кровь не определение… и русский может быть бешеным. Все-таки он монгол или бурят, что ли… он никогда тебе не говорил?
— Степи он любит, — ответила она задумчиво. — Конечно, есть у него это в крови. Говорят, он на калмыка скорее похож… и ребята вот в него тоже… ничего от меня не взяли. И такие же упрямые, с норовом… характеры уже образуются.
— Живешь с мужем, имеешь детей и даже не знаешь, кто он… эх, ты! — Он прошелся и хлопнул ее шутливо по лбу. — А видишь ли, все-таки прежде чем приглашать человека, хотелось бы лучше его узнать. Он ведь в армии был?
— Да… — сказала она неуверенно.
— В царской?
— И в царской.
— Офицером?
— Должно быть. Я никогда не спрашивала.
— А зачем он из Забайкалья в Приморье приехал… в ту пору ведь и поезда не ходили, и вообще заворошка была?
— Ты точно допрашиваешь…
— Ну, вот еще… бабье рассуждение. Не желаешь, могу не спрашивать. Я в твоих же интересах.
— Я бы очень хотела, чтобы вы поближе познакомились, — сказала она успокоенно. — Он не плохой человек… конечно, со странностями. Скрытный. К людям относится подозрительно. Но у него было тяжелое детство… он рассказывал, как его бил отец. Потом он бежал из дома.
Он слушал ее рассеянно.
— У тебя нет его карточки?
Она улыбнулась.
— Нет. Как глупо, что мы ни разу не снялись. Все не до того. Да он и не любит сниматься. Раз только я его уговорила сняться с детьми.
Она порылась на столе в альбоме и нашла карточку. Это был бледный чахлый снимок уличного фотографа на Семеновском базаре. У скуластых детей были выпучены глаза. И сам он с запавшими узкими глазками деревянно сидел между ними. Позади был южный полотняный пейзаж с морем и пальмами.