Три принца
Шрифт:
— Да, Иберик, — я машинально прикоснулся к уху. Переставать болеть оно и не думало. — Собирайтесь. Скоро отправляемся. Отправимся обратно в Обертон.
— В Обертон?
— Да, — подтвердил я, а затем обратился к вознице, который не видел, что происходило в избе. — Бенал, тебе задание: возьми лошадь Сималиона и догони обоз. Скажи Бертраму, что мне нужно сопровождение. Пусть возьмёт пару десятков гессеров, самую вместительную карету — сборщиков податей пусть выгонит — и скачет сюда. Остальным передай приказ анирана: разбить лагерь у тракта и ждать его
— Понял. Исполняю, — в Бенале мне всегда нравилось то, что он не задавал лишних вопросов. Все мои указания он выполнял с порядочным рвением.
— Иберик, Сималион.
— Да, аниран?
— Как отъедем, вернётесь и сожжёте дом дотла. Чтобы поле не зацепило, а от дома осталось лишь пепелище. Чтобы все, кто потом найдёт это место, были уверены, что выжить не смог никто. Ясно?
Иберик и Сималион переглянулись: обоим приказ показался очень странным.
— Выполним, — первым сориентировался Сималион.
Я поблагодарил его кивком головы и направился к карете. Мальчик всё ещё был без сознания и лежал на подушках, а Эриамон пытался привести его в чувство. Получалось плохо, отчего эстарх выглядел растерянным и испуганным. Он часто прислонял ухо к маленькой груди и прислушивался. А затем осторожно тряс за подбородок и похлопывал по щекам.
— Возможно даже сотрясение, — предположил я. — Бедняга… Несладко ему придётся какое-то время… Святой отец, — я взял Эриамона под руку и приблизился, чтобы не услышали другие. — Очень прошу никогда и ни с кем не говорить о том, что здесь произошло. Никаких баек, которые ты так любишь травить. Ни с кем-либо другим, ни, тем более, с малышом. Это крайне важно.
— Конечно, аниран, — быстро согласился он. — Но всё же… Неужели это дитя анирана?
— Есть сомнения по этому поводу?
— Нет, но… Но ведь анираны в мире появились давно. Не только ты не первый. Но и другие. Как же так получилось… Ведь мы бы узнали… Весь мир бы узнал… Как же так получилось, что этому удалось, а остальным нет?
— На этот вопрос, думаю, сможет ответить лишь ваше божество. Фласэз точно знает ответ. А я пока даже не могу предположить, в чём причина.
Эстарх осенил себя знамением после моих богохульных слов.
— Дитя анирана так похоже не любое другое дитя. Такое маленькое и беззащитное… Что мы будем делать с ним, аниран? Ты уже решил что?
— Да, у меня уже есть план, — кивнул головой я. — Потому и прошу никогда ни с кем об этом не говорить. А теперь ничего не делай, Эриамон. Только улыбайся. Всё остальное сделаю я. Жаль нашатырного спирта нет.
— Кого?
Я отмахнулся, склонился над ребёнком и прислушался к стуку в его груди. Сердце работало исправно. Видимых повреждений, кроме самого очевидного, тоже не наблюдалось. Значит, моя главная задача на данный момент — привести в чувство, успокоить и не позволить впасть в панику.
— Фабрицио, очнись, — я осторожно потряс его за подбородок. — Это папин лучший друг — Клемерик. Он попросил позаботиться о тебе.
— Ты знаешь, как его зовут? — удивился
— И не только, — ответил я.
Попытки привести Фабрицио в сознание заняли немало времени. Хоть дышал он спокойно, никак не хотел просыпаться. Шишка на голове, благодаря усилиям Эриамона, не набирала силу, но и не спадала. Поэтому мы оставили его на некоторое время, приказав Сималиону и Иберику охлаждать тряпку колодезной водой, и занялись моими проблемами.
Пока эстарх накладывал повязку на разорванное ухо, он не раз посетовал, что совсем не лекарь. Но всё же у него неплохо получилось. Я мужественно вытерпел боль, а затем в очередной раз согласился с Эриамоном, что лучше не только обмотать голову тканью, чтобы кровь не просочилась, но и клобук напялить, чтобы не испугать дитя.
И в таком странном виде — два монашеских клобука на двух головах — мы подбежали к мальчику, когда Сималион крикнул, что он приходит в себя.
Фабрицио зашевелился и открыл глаза. Сморщился весь от боли, аккуратно прикоснулся к шишке и заплакал. Он кривил лицо, хныкал и обиженно смотрел на нас.
— Привет, Фабрицио, — я растянул рот до ушей. Сначала ребёнка надо немного успокоить, а потом ослабить боль или дать сонного отвара. — Помнишь меня? Это я — Клемерик. Твой папа обо мне рассказывал. Я его лучший друг.
— Длук? — шмыгнул носом мальчик. — А де папа? А мама? Ма-ма-а-а!
Он закричал и попробовал подняться с подушек. Но боль моментально уложила его обратно. Он заплакал ещё сильнее, ладонями утирая слёзы.
Мне хотелось, конечно, защитить его от всех бед. Унять его боль, принять её на себя. Но я прекрасно понимал, что это невозможно. Физическая боль продлится недолго. Она скоро уйдёт. А мне надо сделать так, чтобы боль ментальная не пробудилась.
— Что, больно? — я выдавил из себя улыбку. — А мамка ведь говорила тебе — не лазь в кладовку. Не забирайся на лесенку за мёдом. И вот пожалуйста — упал. Упал и лоб расшиб. Сколько раз просила?
Малыш насупился. Он утёр нос и подозрительно на меня уставился.
— Испугал ты мамку и папку, — продолжил я. — Они даже за лекарем поехали. Помнишь лекаря, что у старого примо живёт? Он зуб тебе дёргал.
При упоминании о лекаре Фабрицио скривился и машинально прижал ладошку к правой щеке. Я прекрасно знал, что лекаря он очень хорошо помнит. Он от этого близорукого лекаря бегал по всему полю, пока Томмазо его не изловил. А затем ещё и в палец молочными зубами вцепился, когда тот полез вырывать коренной зуб.
— Они попросили меня присмотреть за тобой, пока будут в дороге. Попросили сразу отвезти к бабушке и дедушке, куда потом за тобой приедут.
— Бабуська? Дедюська?
— Ага. Помнишь, мамка говорила и тебе, и папке, что когда ты начнёшь взрослеть, вам придётся скрыться у дедушки? Он далеко живёт. На юге, — я неопределённо махнул рукой, но мальчик внимательно проследил за жестом. И даже задумался.
— Не-а, не помню, — закивал он головой. А затем опять прикоснулся к шишке и скривился от боли. — Больно.