Три птицы на одной ветке

Чуманов Александр Николаевич

Но звонка все не было и не было, Элька ж не позаботилась уведомить мать о своих мытарствах в шереметьевской пересылке, а может, ей хотелось сразу посредством космической связи доложить об успешном преодолении пространств.

Наконец телефон зазвонил. И бабушка, никогда не бросавшаяся к нему сломя голову, по причине собственного достоинства, взяла трубку не после четвертого, как обычно, звонка, а после второго.

— Але.

— Мама, мамочка, я долетела, все нормально, только в Шереметьеве трое суток просидела!

— Гора с плеч. А как встретили?

— Хорошо встретили, замечательно, а как ты?

— Нормально, — сказала мать подчеркнуто будничным

голосом, вполне овладев своими эмоциями, — чего мне сделается. Ну, хватит, теперь письма буду ждать, а на телефон не траться, нечего. Пока.

И Эльвире тоже пришлось положить трубку. Мама была в своем репертуаре — когда дело касалось чужих денег, она являла предельную щепетильность. Зато если бы сама набирала австралийский номер, то про погоду непременно поговорили б…

И пошли письма косяком в старую екатеринбургскую квартиру аж с противоположного конца земли. В обратную сторону они тоже, конечно, пошли, но в количестве существенно меньшем.

Эльвира писала часто, как солдат-новобранец пишет своей оставленной без хозяйского догляда подружке, наивно веря, что сие гомеопатическое средство удержит ее от непоправимых контактов с особями противоположного пола. Алевтина же Никаноровна отвечала на письма дочери предельно кратко и не чаще одного раза в месяц, потому что у нее, как у свято блюдущей себя юной солдатки, был естественный дефицит впечатлений и новостей.

В сущности, после отъезда Эльвиры в бабушкиной жизни убавилось нервозности, а больше не изменилось ничего. Ведь когда их было трое, она все равно была одна. Как и они…

Однако письма старухе получать понравилось. Так вышло в ее многообразной жизни, что никакой переписки она ни с кем никогда не вела и вкуса к этому делу прежде не имела. Если не с первого, то уж со второго письма точно Алевтина Никаноровна с изумлением осознала, что человек, пишущий письма, намного приятней человека, режущего правду-матку в глаза. И не только приятней, но рассудительней, логичней, деликатней, великодушней, тоньше, потому что в каждый момент работы над письмом сознает, насколько хрупки эпистолярные отношения и до какой степени неуязвим адресат, то есть как легко отношения могут быть разрушены, притом не действием даже, а самым примитивным бездействием.

А кроме того, как прекрасна, оказывается, медлительность почты, которая не позволяет выплеснуть на собеседника немедленно весь бурный темперамент и поглядеть, как он «умоется», но неумолимо вынуждает остудить пыл, подобрать наиболее округлые слова, уточнить правописание некоторых посредством словаря.

Да, между прочим, некоторые считают, будто сами правила нашей грамматики разработаны таким образом, что не всякую гадость можно выразить, не вступив с ними в противоречие. То есть победу над ними при желании вырвать, конечно, можно, однако есть риск быть осмеянным за неграмотность, притом не голословно, а с предъявлением документа, и это значит, что полемический заряд не только пропадет впустую, но даже и наоборот, нанесет урон обличающей стороне.

Разумеется, тут речь идет о тех двадцати, ну, пяти процентах российского населения — за население остальной части земного шара по причине недостатка информации распространяться не будем, что по странной своей прихоти еще знают грамоте и не совсем забыли «правила для учащихся», раньше висевшие в каждой советской школе, а теперь — бог весть. Но ведь и эти двадцать, ну, пусть пять процентов еще не скоро подчистую вымрут, а потому их вынуждена учитывать как статистика, так и беллетристика.

И наши героини, таким образом, хотя и в разной степени, но, безусловно, имеют отношение

к данному меньшинству.

25.

Дорога из аэропорта в спальный район города Перта заняла всего десять минут. Уже это одно позволило Эльвире сделать вывод, что городишко скорее мал, чем велик, ибо таков, наверное, общемировой закон — чем больше город, тем дальше удалены от него «воздушные ворота».

Сплошь уставленная яркими фонарями дорога, качество зарубежного асфальта — тоже впечатления не произвели. Нормально, так и должно быть.

Эльвира потом не раз напишет матери в связи с этим, а также и другим: «Мне в моей жизни доводилось видеть места и получше». А будет ли она иметь при этом в виду только Париж или в какой-то мере еще родной Екатеринбург — останется невыясненным, поскольку еще одна замечательная особенность почтовых сношений состоит в том, что, пока письма туда-сюда ходят, уже никто не помнит, о чем сам же спрашивал в прошлом письме. Хотя, возможно, еще существуют отдельные мастера жанра, которые пишут свои произведения под копирку, тщательно следя, чтобы переписка максимально заменяла живой диалог. Но мастеров таких ни Алевтине Никаноровне, ни Эльвире вживую встречать ни разу не доводилось…

Машина встала перед обтянутым сеткой подобием ворот, да, правильно, в иностранных фильмах всегда такие показывают, за воротами и таким же сетчатым забором в свете фар промелькнули причудливые цветники и стриженные по моде бывшей метрополии газоны, потом фары выхватили из мрака двухэтажный коттедж с колоннами и ажурным балкончиком — примерно таких строений немало теперь в «цыганском поселке» Екатеринбурга. Одно окно нижнего этажа слабо светилось.

Разумеется, ворота открылись, а затем закрылись посредством радиосигнала, посланного из машины. Таким же образом очутились они и в гараже под домом. А вышли оттуда — сразу прихожая, в прихожей служанка европейской наружности приветливо улыбается, хотя, кажется, ее мимолетный взгляд на гостью из «гиперборейских» стран несколько колюч…

В общем, спасибо Голливуду и М. Пимштейну, по крайней мере, за это. Ведь они, несмотря на существенные недостатки своего подвижничества, сделали, минимум, одно доброе дело — теперь любой россиянин, оказываясь по прихоти судьбы в благополучной загранице, не пялится на все как баран на новые ворота. Он, конечно, про себя думает сакраментальное: «Живут же сволочи!», но вслух никакого изумления не высказывает, возможно даже, вовремя спохватившись, не разувается в прихожей.

До того, как очутиться в уютной прихожей, немало слов было сказано в машине. Софочка всю дорогу, находясь, между прочим, за рулем, без умолку болтала, то и дело оглядываясь и демонстрируя одну из своих любимых масок, которая называется «милая непосредственность». Конечно, водить машину она уже научилась, однако матери было тревожно — дорога как-никак, а главное — маска такая всегда использовалась лишь в присутствии посторонних, следовательно, о непринужденности отношений можно не мечтать.

Джон проявлял сдержанность, но улыбаться, очевидно, не забывал никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах, разбуди среди ночи, и сразу вам — «улыбка на сто долларов», что тоже маска…

Софочка щебетала свое обычное — соскучилась по мамочке, по березкам, по бабушке и даже по Бильке, но когда мать позволила себе осторожно обмолвиться насчет Нижнего Тагила, дочь чуть в бетонный столб от ужаса не врезалась: «Мамочка, что ты такое несешь, как только тебе в голову пришло сравнить наш милый, уютный, экологически благополучный Перт с каким-то диким концлагерем?!»