Три птицы на одной ветке
Шрифт:
Зять в знак благодарности поцеловал теще руку с большим, чем обычно, чувством и сразу ушел с новой игрушкой на улицу. Софочка потом говорила, что он полночи глядел на звезды, а также в темные окна близких и далеких соседей и утром чуть на работу не проспал. Возможно, она и привирала слегка…
Но при виде игрушек, особенно книжек, Софочка сразу погрустнела. И хотя она все еще была под впечатлением от скатерти, однако не нашла возможности смягчить свою непреклонность.
— Ну, тут все ясно, — молвила дочь с печальной улыбочкой, — на этот счет уже в основном сказано. Ты, мама,
И Эльвира, совершенно опустошенная во всех смыслах, была отпущена восвояси. Или, правильней сказать, ее выпроводили. С тем, чтобы завтра она к восьми ноль-ноль — как штык…
И она ушла во флигелек, поплакала там немножко, а потом села писать письмо в далекую страну.
«Здравствуй, милая мамочка! — писала она, глотая слезы. — Только теперь я поняла, как мы с тобой тихо, дружно и, в целом, замечательно жили, когда уехала Софочка. И если я доживу, если смогу дождаться „репатриации“, то мы с тобой будем жить еще лучше, это я тебе гарантирую. Гарантирую, что у нас даже тех мелких, пустяковых размолвок больше никогда не будет; я стану тебе во всем всегда уступать, — это легко, если поминутно помнить, что никому мы на свете не нужны, и надо держаться друг за дружку изо всех сил, несмотря ни на что. Ибо весь мир, по существу, пустыня.
Скажешь — открыла Америку! Да, но все самое важное, самое существенное, как бы мы себя ни любили, как бы ни заносились, предельно просто и общеизвестно…
А встретили меня хорошо, хотя и поселили в домике для прислуги, потому что я и есть прислуга. И все у них хорошо. Софка перед своим „австралопитеком“ — как Миклухо-Маклай перед вождем папуасов, чтоб голову не отрезали. И „кенгуренок“ ихний, в смысле Кирюшка, хорош, правда, меня поначалу дичился, но уже, как говорится, наметились подвижки.
Погода стоит вполне летняя, хотя по календарю у них — зима, и хорошо, что я приехала именно сейчас, а то летом мне пришлось бы, возможно, не сладко.
Город „Перть“ пока совсем не видела — здесь „спальный“ район, но не может же весь город быть таким. Коттеджи друг от друга далеко-далеко, в случае чего, кричи — не докричишься. Живут, как хуторяне какие-то, однако новости и здесь распространяются быстро. Софочка говорит, что про меня соседи прекрасно осведомлены: кто такая, откуда, зачем, надолго ли.
А в общем, так жить, как они живут, что ни говори, комфортно. Ни одна сволочь к тебе не сунется, пока ты этого не захочешь, вот она — неприкосновенность частной собственности и частной жизни в натуре.
Но что-то мне жмет, мамочка. Даже и не знаю, что. Я ведь по природе далеко не коллективистка, как, впрочем, и ты, но что-то здесь — не очень…
Хотя это, наверное, — Софочка, которая и в Австралии Софочка, которая, может быть, лишь затем меня и вызвала, чтобы иметь возможность бывать собой.
Оно конечно, у каждого человека, как минимум, две ипостаси. С близкими он — один, с чужими — другой. Наша
Но у всех людей в некоторые моменты разные ипостаси сливаются в одну. Это — истинное лицо. А вот у Софочки разные ипостаси никогда не сливаются, поэтому мы с тобой никогда не узнаем про нее то, что знают другие. И — наоборот.
Хотя тут я порой, кажется, имею возможность видеть кое-что. Я вижу, в частности, как она дорожит этим местом. Никакой кафедрой, никакими должностями и званиями она прежде не дорожила так. И наша девочка, когда ей нужно, проявляет потрясающую терпимость…
То есть Джона она не упустит. И Австралию не упустит. Если, конечно, не случится что-то из ряда вон… Таким образом, „нашу“ ипостась ее муженек увидит нескоро. Возможно, и никогда не увидит. Хотя я в такое не верю. Меня же через полгода здесь не будет. А гражданство ей когда-нибудь дадут. И захочется же расслабиться…
Представь, мамочка, мне запрещено разговаривать на моем родном языке. Грозятся даже на курсы отдать. Чтобы я им сына не портила. Как только ее угораздило назвать парня русским именем? Может, это последнее „прости“ Родине?..
А я не возражаю ни в чем. На все согласная. Кенгурятину ем, не отказываюсь, хотя и не по моим она зубам, впрочем — вполне нормальное мясо, когда-то зайца довелось пробовать — похоже. Но с кроликом — ничего общего…
Но — фиг им! На курсы буду ходить, а язык ихний собачий зубрить все равно не стану, лучше сдохнуть под забором! И с внуком моим буду по-русски говорить! И в церковь православную, где русская община собирается, тоже доберусь. Правда, в церковь меня эти католики могут не повезти. В расчете на то, что сама — не посмею. Но я посмею, еще как посмею! Доченька, кажется, меня за полную дурочку держит, так я ей покажу, автобусы, Слава Богу, ходят и здесь, а — нет, так я бы и пешком!
Завтра мне с утра — на работу. Определили мне нормированный рабочий день в полном соответствии с законодательством. Тогда как с лицами без гражданства обычно не церемонятся. И спасибочки…
Софочка тоже завтра приступает к работе. Без отрыва от пеленок. Сядет с утра за компьютер, выйдет в Интернет и начнет как бы лекцию читать…
Господи, какие поразительные профессии появляются в мире, а то ли еще будет! И как же быстро мы, люди старшего поколения, становимся непригодными ни к чему. За что так не повезло именно нам, ведь еще никогда опыт старших не стоил так дешево, как теперь!..
Буду „робить“ — станет легче. У них хозяйство — только поворачивайся, бабушка! И за няньку, и за прачку, и за стряпуху, и за уборщицу, и за садовника, и за дворника! Хотя конечно — посудомоечная машина, микроволновка, стиральная-автомат, газонокосилка…
Так что опять, второй раз в жизни, начинаю „дембельский“ отсчет. Впереди — сто восемьдесят дней. Почти. „Нам бы зиму простоять да весну продержаться, а пройдут пионеры — салют, Эльвира!“
Гайдара помнишь, мама?..
Как-нибудь… До свидания, мамочка. Целую. Привет нашему сукиному сыну. Ваша Эля».