Три рассказа
Шрифт:
Сумасшедший, в таком возрасте как можно! Раньше надо было учиться. Противоречивые мысли бродили у меня в голове, в то время когда я бродил по его необъятной выставке. Язык у меня будто к нёбу присох, не ворочался. Знал бы он, в каком трудном я сейчас положении, не стал бы приставать. Но ведь он, по обыкновению, прёт, как тысячу лет назад.
– Старик, мы с тобой знакомы всю жизнь. Кто же еще мне скажет правду? Я тебе доверяю. Скажи, какие у меня недостатки?
Господи, на какую такую правду его вдруг потянуло? Никогда в ней не нуждался, попросту презирал. Не хотел я говорить ему о пресловутых недостатках. Да ведь и
И тогда он начал очередной большой монолог, будто читал навсегда выученное стихотворение. Он ведь и прежде разговаривал со мной монологами.
– Конечно, я грешен. В детстве обсикивал бабкино платье регулярно до двух с половиной лет. Ходил по карнизу пятого этажа, когда не хотел слушаться матери. Связывал хвосты собакам. Выдергивал перья у петухов. Смотрел в замочную скважину женской уборной. Стрелял в квартире из украденного автомата. Взорвал порох на балконе, сам не взорвался, но взрывной волной снесло полбалкона, стол улетел в коридор, от книжного шкафа остался пшик, и дверь на балкон исчезла, пропали кошка и старый кот.
Без всякой разумной цели пробил в полу дыру. И всякий раз, когда мать мыла пол, с нижнего этажа нас крыли матом.
Украл писсуар из уборной и продал соседу. Когда отец узнал, он сказал, что я деловой человек и мне будет в жизни легко.
Украл алюминиевый чайник и сделал из него самолет. Самолет кинул с крыши в толпу людей.
Сжег в печке отцовские штаны, клеенку со стола, ножки от стульев, на стульях стало невозможно сидеть. Сжег карту мира, свидетельство о браке отца и матери, бабушкин паспорт, дедушкин паспорт. Сжег в печке пластинки: арию Ленского, арию Канио, арию мельника, арию Германна, арию Игоря, много дуэтов, пять вальсов. Пластинки горели здорово. Я прыгал вокруг и пел. Меня заперли дома в тот день. Родители уехали хоронить папину тещу. Они вернулись, когда я втискивал в печку сундук, он никак не влезал в дверцу, они побили меня.
Разбил стекла в Доме ученых, в консерватории и филармонии.
Вбил гвоздь в стул учительницы. Свернул шею скульптуре в саду. Сикал с балкона на граждан. Одна женщина, глянув вверх, сказала: "В таком возрасте и так велик..."
Положил на спину многих женщин, замужних и незамужних, горячих южанок и нежных блондинок, спортсменок и балерин, фабричных работниц и официанток, лирических девочек и полных дам, представительных матерей и дочек, печальных вдов и бедных сирот, любивших меня и меня не любивших, знавших меня и не знавших, бежавших ко мне и от меня. Я клал их на кровать, на диван, на раскладушку и на тахту, на траву, на цветистое поле с маками, васильками, ромашками, кашками, колокольчиками, куриной слепотой и с колючками.
Я скверно вел себя в обществе. Стоял задом к дамам. Громко разговаривал. Зевал, широко открывая рот. Сморкался на пол. Неприлично урчал животом. Перепортил уйму воздуха.
Спал, когда все работали, и работал, когда не спал.
Больше ел, чем работал. Когда ел, чавкал.
Никогда ничего не учил.
Беспрерывно хвалил свой несравненный ум.
Десятилетиями терзал порядочных людей дилетантскими художественными претензиями.
И
– Молодец!
– сказал я со смехом.
– Правда? Ты так думаешь?
– засмеялся он и пожал мне руку.
– Правда, правда!
– сказал я.- Что теперь сделаешь! Ведь ты, наверно, здорово устал. Этого с тобой никогда больше не повторится!..
Никогда больше с ним этого не повторится.
Слава Богу!
Как жаль!
Третья пара
Дочка знакомого выкинула штуку.
Когда отец уехал в командировку, а мама слегла в больницу, эта особа ухитрилась продать половину вещей из дома, включая шкафы и стулья. На вырученные деньги приобрела моднейшие туфли на таких высоких каблуках, каких еще в природе не было. Каблуки были на редкость высокие. И хрустальные. Внутри что-то светилось, переливалось, мигало радужным цветом. Если повнимательнее вглядеться, посмотреть в упор, можно увидеть пару крошечных человечков - они при ходьбе моргали и раскрывали рты.
Крошечные игрушки, вмонтированные в каблуки, постороннему взгляду почти незаметны. Но при желании их можно как следует рассмотреть.
Если туфли снять и поглядеть на каблуки, упираясь чуть ли не носом, вполне можно оценить фантазию мастера и вкус молодой особы. Подобной фантазией она пыталась усилить интерес прохожих к себе.
Бесполезная, на мой взгляд, диковинка. Но это на мой взгляд - мало кто с моим взглядом считается. Женская мода - штука капризная, не я первый это сказал. На мой взгляд, дочь ничего не должна была делать без спроса родителей, и я сочувствую отцу. Сочувствую матери. Себе сочувствую, если кто со мной не согласен...
Отец является из командировки домой, входит в свою порядком опустошенную квартиру. Застает дочь в наимоднейших туфлях. И поскольку место расчистилось, она отплясывает под чудовищную музыку невероятный танец с лохматым парнем, которого здесь прежде не видели да и в будущем век бы не видеть.
Она спешно выпроваживает дружка: объясняться с родителем, естественно, лучше без посторонних.
Отец в бешенстве приступает к расспросам:
– Как ты могла?
– С трудом. Волновалась. Тряслась...
– Без нас?
– Всю жизнь мечтала оказаться без вас. Вы все время торчите перед глазами, не даете сосредоточиться...
– Ты не своим добром распорядилась!
– Своего добра у меня сроду не было.
– Ты нас не спросила!
Он возмущен. Схватился за сердце. Шатается.
– Держись! Не падай,- говорит девица.
Отец устоял и постепенно успокоился.
– Я-то ладно,- говорит.- Но что будет с матерью в больнице?
– Сначала ее потрясло. Я туфельки ей показала - ее заинтересовало. Появился стимул. Пошла на поправку. Уже рвется на выписку.
– Покажи и мне.- Сам на вид бледный, руки дрожат.
Дочка снимает нехотя туфли. Он их с любопытством рассматривает. Вдруг неожиданно свирепеет и одним махом превращает туфли в труху.
– Нельзя без спроса!
– вскрикивает.
– Ты лишил туфель свою жену!
– убедительно заявляет дочка.
Она достает другие такие же туфли, проворно надевает их и уходит
из дома.
Отец остается обалделый и озадаченный. Тут его осеняет: может, у нее этих туфель для бизнеса заготовлено? Значит, должны быть еще. Все же помешаны теперь на бизнесе.