Три розы

Бурносов Юрий Николаевич

– Фрате Фроде спит лишь один час в сутки, накануне рассвета, – холодно сказал монах. – Сейчас он бодрствуем, пребывая в размышлениях о сущем, и я не медля позову его.

С этими словами брассе Альдрик удалился, и все четверо отчетливо услыхали, как он запер дверь снаружи.

– Не в западне ли мы? – с тревогою спросил Оггле Свонк, озиравшийся по сторонам.

– С чего бы настоятелю монастыря строить нам козни, когда у нас с собою письмо Баффельта и резолюция кардинала, – пожал плечами Бофранк. Однако и он почувствовал смутное волнение. Отчего монах запер их? Или таковы законы этой угрюмой обители?

Бофранк

нащупал пистолет. Перчатки его лежали в карманах камзола, и он уж подумал, не достать ли их, когда дверь снова отворилась и в комнату вошел брассе Альдрик в сопровождении двух других монахов.

– Фрате Фроде готов принять вас, – сказал он без приязни.

Субкомиссару более всего не понравилось, что прибывшие монахи имели при себе арбалеты. Однако сие могло быть еще одной местной традицией, к тому же послушники здешнего монастыря никогда не питали особой любви к пришлым, коих почитали сосудами греха.

– Куда мы должны проследовать? – спросил Бофранк.

– Идите за мною, – сказал брассе Альдрик, и в сопровождении монахов-арбалетчиков спутники двинулись вдаль по коридору.

По винтовой лестнице, вырезанной в вертикальной шахте, они спустились вниз, миновали трое дверей с неизменными засовами и только после того оказались в кабинете фрате Фроде. Сей муж оказался увечен куда более, нежели Бофранк: у него недоставало правой руки, на спине имелся огромный горб, а когда настоятель вышел из-за стола, дабы подойти к гостям, обнаружилось, что он вдобавок колченог.

– Могу ли узнать я, кто прибыл поздней ночью с бумагами от грейсфрате Баффельта? – спросил калека надтреснутым голосом. На столе, коий он только что покинул, стояла поздняя трапеза: кусок хлеба, плошка с толченым чесноком и кувшин с водою.

– Меня звать Хаиме Бофранк, и я – субкомиссар Секуративной Его Величества палаты, – с достоинством сказал Бофранк. – Эти почтенные хире – мои спутники: ученый человек Альгиус Дивор, архивариус Мальтус Фолькон и наш верный слуга и помощник Оггле Свонк. А вот и документ, что привез я с собою.

С этими словами Бофранк положил на стол бумагу, скрепленную печатями и подписями Баффельта и кардинала.

Фрате Фроде внимательно осмотрел ее и разве что не обнюхал. Маленькие глаза его сощурились, и настоятель сказал задумчиво:

– Деревянный Колокол Бритого Пророка? К чему потребен он вам?

– Этого я не могу объяснить, ибо не имею права, – сказал Бофранк. – Но недостаточна для вас просьба грейсфрате Баффельта и кардинала? Неужели нужны объяснения сверх того?

– Никаких объяснений, никаких объяснений, – согласился фрате Фроде, убирая письмо в складки своего платья. – Что ж, я не могу препятствовать просьбам столь уважаемых мною столпов церкви. Завтра утром я передам вам просимое. Сейчас же приглашу вас откушать, после чего отправьтесь ко сну, ибо до рассвета осталось не столь уж долго. Брассе Альдрик, сопроводи наших гостей в трапезную…

Трапезная представляла собою длинную комнату с низкими потолками. На всем протяжении ее стояли столы с лавками, а в углу помещались большие часы, чей маятник качался с громким отчетливым постукиванием. Один из монахов молча принес поздний ужин – каждому досталась миска с тертой редькой, чуть присоленной и приправленной постным маслом, небольшой кусочек хлеба и чашка

с водою. После этого все монахи удалились, оставив гостей трапезничать в одиночестве.

– Один мой знакомый, – нарушил молчание Альгиус, с завидным аппетитом поедая редьку, – переписчик именем Скоффелт, чрезвычайно маялся оттого, что был весьма толст. К чему только не прибегал он! И привязывал на ночь к брюху лягушку, и парил его горшком, и обмазывал древесными соками, ан все даром. Наконец он обратился к некоему Отавиусу; сей лекарь врачевал методами шарлатанскими, но прославлен был своими достижениями. Уж не знаю как, но приладил он к брюху несчастного Скоффелта медную трубочку, через каковую долгое время выпаривал жир, отчего толстяк и в самом деле исхудал, но и помер в одночасье. Знал бы я ранее, так посоветовал бы ему ехать сюда.

– Однако вы расправляетесь со своей порцией, словно бы это свежезажаренный каплун, – заметил Фолькон, брезгливо ковыряющий нехитрое блюдо.

– Чему удивляться, хире Фолькон? Я воспитан в смирении и бедности, посему любая еда для меня – прежде всего еда, а уже затем я рассуждаю о том, вкусна ли она. Чего здесь не хватает, так это вина. Но и на это есть у меня достойный ответ. – С этими словами Альгиус добыл откуда-то из-под одежды объемистую флягу. – Держите, хире Фолькон, но не забывайте, что здесь по крайней мере еще трое страждущих помимо вас.

Вино скрасило скудный ужин, после чего вновь появился брассе Альдрик, который унылым своим голосом изрек:

– Коли вы отужинали, прошу в спальни.

– На чем же положат нас? – пробормотал Альгиус за спиною у субкомиссара. – Неужто на угольях?

Но почивать в эту ночь не пришлось никому.

Следовательно, когда мы слышим, что бог предзнал, или предопределил, или предуготовил грехи, или смерть, или наказания для тех людей, которых по справедливости оставил, то есть допустил, чтобы они были подвергнуты наказанию вследствие их собственной испорченности, то мы должны понимать эти речи, исходя от противного, дабы нас миновала пагубная ересь, причина которой – неправильное использование слов.

Иоанн Скот Эриугена. О божественном предопределении

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,

в которой Хаиме Бофранк и его спутники попадают в ловушку, из коей, как кажется, нет выхода

Едва Бофранк, а за ним и спутники вошли в указанную брассе Альдриком дверь, как за ними тут же лязгнули запоры, после чего все четверо оказались в кромешной темноте.

– Что за шутки?! – воскликнул кто-то.

– Дайте хотя бы факел! – вторил ему другой.

Бофранк понял, что не может различить голосов.

– Что за напасть? – спросил он. – Кто говорит со мною?

– А кто спросил сие? – отозвались в темноте.

– Это я, Хаиме Бофранк!

– А это я, Мальтус Фолькон! Отчего я не узнаю вашего голоса, хире субкомиссар?!

– Со мною творится то же самое…

– Это еще одно из необычных свойств здешних подземелий и катакомб, о коем я также читал в книге, – сказал, очевидно, Альгиус. – Звуки человеческого голоса и прочие иные изменяются тут порою так, что распознать их совершенно невозможно.