Три секунды
Шрифт:
В наушнике послышалась команда стрелять. Он стоял и ждал. Но ноги унесли его в сторону слишком рано, они двигались как будто сами по себе.
Дважды ему не повезло.
Но к третьему разу оно вернулось, это чувство контроля — не думать, не чувствовать, не желать, оно снова ожило в нем.
Грянул выстрел.
Он оставался на месте.
У него было ровно три секунды.
Время, необходимое, чтобы снаряд вылетел с колокольни, одолел расстояние в тысячу пятьсот три метра при силе ветра семь метров в секунду и температуре восемнадцать градусов
Нельзя начинать движение слишком рано. Я знаю, что наблюдатели, которые работают со снайпером, смотрят на меня в бинокль.
Я считаю.
Одна тысяча один.
У меня в руке зажигалка, ясный живой огонь.
Одна тысяча два.
Я поспешно отступаю назад за миг до того, как пуля пробьет стекло, и пускаю пламя по запальному шнуру, намотанному на тело под ковром.
Грянул выстрел. Окно сильно повреждено, и объект больше не виден.
У Пита оставалось еще две секунды.
За это время запал должен прогореть до конца, и огонь подберется к капсюлю-детонатору, пентилу и нитроглицерину.
Я бросаюсь к столбу в паре метров от окна, я присмотрел его загодя, одну из четырехугольных цементных глыб, держащих потолок.
Я стою за ней, пока прогорают последние сантиметры запала. Взрывается то, что намотано на человеческое тело, что приклеено скотчем к человеческой коже.
У меня лопаются барабанные перепонки.
Обрушиваются две стены — та, за которой тюремный инспектор, и та, за которой кабинет.
Пробитое окно волной выдавливает наружу, и оно падает на тюремный двор.
Ударная волна катится ко мне, но ее гасит цементный столб и ковер на теле заложника.
Я теряю сознание, но всего на пару секунд.
Я жив.
Он еще лежал на полу с одуряющей болью в ушах, когда жар от взрыва достиг чана с соляркой и черный дым заполнил помещение.
Дым повалил в дыру, только что бывшую окном, и стал серо-черной стеной, которая скрыла, затянула большую часть мастерской.
Пит схватил ком форменной одежды, принадлежавшей пожилому инспектору, и швырнул ее в окно, потом сам выпрыгнул следом, на крышу всего на пару метров ниже.
Я сижу неподвижно и жду.
Я держу в охапке одежду, я ничего не вижу в густом дыму. Барабанных перепонок больше нет, и я с трудом слышу, но ощущаю вибрацию на крыше, на которой стою — это люди двигаются где-то рядом со мной, полицейские, которые спасают заложников. Один из них даже пробегает мимо
Я не дышу, я не дышу с тех пор, как выпрыгнул в окно, я знаю, что дышать в ядовитом дыму — это верная смерть.
Он двигался рядом с ними — они слышали шаги, но не понимали, что это шаги человека, который только что погиб у них на глазах, — шаги через всю крышу к блестящему жестяному коробу, похожему на трубу. Пит забрался в отверстие и перебирал руками и ногами по стенкам, пока не оказался там, где труба сужалась. Там он перестал упираться в стенки, позволил телу упасть вниз, на дно вентиляционной шахты.
Я съеживаюсь и ползу по трубе, диаметр которой шестьдесят сантиметров и по которой можно попасть в здание.
Я тащу себя вперед отрезок за отрезком, упираюсь руками в металл, пока не оказываюсь на техническом этаже, откуда дверь ведет в подземный коридор тюрьмы.
Я ложусь на спину, узел из одежды — под головой, как подушка. Я пролежу в вентиляционном коробе не меньше трех дней, я буду ссать, срать и ждать, но я не буду желать, не буду чувствовать. Ничего не существует. Пока что ничего не существует.
Пит приложил ухо к двери.
Он с трудом разбирал звуки, но, кажется, там кто-то ходит. Это надзиратели идут мимо двери в подземном коридоре. Заключенных в это время уже нет, их загнали в камеры и заперли.
Пит провел рукой по лицу, по темени — ни бороды, ни волос, засохшая моча смыта с ног.
Новая одежда пахла другим человеком, каким-то одеколоном или лосьоном после бритья, которым, должно быть, пользовался пожилой инспектор.
Снова движение с той стороны. Идут несколько человек.
Он посмотрел на часы. Без пяти восемь.
Он еще немного подождет. Надзиратели заперли заключенных и теперь возвращаются, они сейчас разойдутся по домам. С ними встречаться не надо, они знают его в лицо. Пит постоял еще пятнадцать минут. Вокруг него была темнота и пятьдесят семь желтых, красных и зеленых лампочек технического этажа.
Пора.
Еще несколько человек. Сейчас, наверное, это ночная смена.
Те, кто заступает на пост после отбоя, никогда не встречаются с заключенными и не знают их в лицо.
Слух теперь сильно ослаб, но Пит был уверен — надзиратели уже прошли мимо. Он отпер дверь, открыл, вышел и закрыл дверь за собой.
Они уже успели уйти метров на двадцать. В подземном коридоре, который соединяет корпус «G» и центральный пост, Пит увидел спины троих. Один — его ровесник, двое других значительно моложе и, похоже, только что с курсов, направляются на свое первое рабочее место. В Аспсосской тюрьме в конце мая традиционно появлялось множество новичков, пришедших поработать летом, заменить ушедших в отпуск; после ознакомительной беседы, которая длилась всего час, они надевали форму, а после ускоренных двухдневных курсов приступали к работе.