Три сердца, две сабли
Шрифт:
– Однако ваш добрый отец, похоже, был бы рад видеть в гостях императора, – как бы подбадривая и успокаивая хозяйку, непринужденным тоном сказал капитан ей вдогонку.
– О, несомненно! – бросила через плечо Полина Аристарховна и заслонила от нас отца.
– Папенька, так вас другой удар хватит! – повелительно обратилась она к отцу на русском. – Прошу вас обратно в постель. Будет тут император – позову вас без промедления… Пойдемте же! Представлю вас в другой раз, когда отлежитесь.
И, о чудо: ни слова не говоря, помещик покорился дочери и, едва не повиснув на ней, двинулся
– А кто… кто… – высоким голосом вопрошал он дочь.
– Капитан гусар Фрежак и офицеры, – негромко отвечала Полина. – Не торопитесь, батюшка, всему свое время…
За столом все продолжали стоять с незаконченным тостом.
– Забавное явление! – усмехнулся капитан, учтиво глядя уже не в след хозяевам, а на свой бокал, зависший в руке. – То одно, то другое. В России одни неожиданности, пора привыкать… И то признаться, мне была приготовлена такая роскошная комната, в которой и самого императора не стыдно принять… не говоря уж о каком-нибудь маршале. Эти русские ни в чем не знают меры.
– В сём главная опасность России, – подал голос Евгений. – Как бы Великая Армия не утонула в ее гостеприимстве, не дойдя до Москвы. Я знаю, о чем говорю: восемь лет прожил в Петербурге.
– Так вот и монголы растворились в России после давнего нашествия, – не сдержался съехидничать я. – И где они теперь, непобедимые орды Чингисхана?
Чингисхана я приплел намеренно, будучи уверен, что о Батые и его преемниках сии завоеватели нового времени понятия не имеют.
Капитан крякнул. Спор бы, наверно, вышел, но поднятые бокалы обязывали. Выпили за императора. Здесь, за сим столом, один Евгений знал, во славу какого Императора пью я. И он подтвердил свою верную догадку короткой усмешкой, стрелою посланною в меня через весь стол.
На нашу эскападу капитан ответил замечанием, обращенным к Евгению. Садясь, он сказал, что тому еще придется доказывать при странных деталях его мундира, что он не русский шпион. А мне заметил более дружелюбно, что Великая Армия – вовсе не «орды Чингисхана» и мне, как офицеру если не более высокого звания, но более высокого ранга, негоже поддаваться на провокации человека, за коим по армии волочится тень подозрительных легенд.
Тут и Полина Аристарховна подоспела, вовремя погасив грозовые зарницы, начавшие было сверкать над столом. Все взоры обратились к ней. Сам капитан почти вскочил, подавая ей стул.
Она вновь принесла извинения за происшедшее, села, и «опасное русское застолье» началось. Вопрошали о здоровье ее отца, она изящно отговорилась:
– Вы гости у меня. Рассказывайте же о красотах и чудесах Парижа. О Франции. Удивите меня. Я с детства мечтала побывать в Париже, но вот не привелось. А теперь эта ужасная война. И мечтать-то грешно.
– Отчего же, сударыня! – сделал удивленный вид капитан. – Помилуйте! Вот два наши императора уладят свои личные споры, война вскоре закончится, и любой из нас почтет за величайшую честь оказать вам самое искреннее гостеприимство на нашей родине… Верно ведь, господа?
Прямо как парадное «ура!» прозвучало всеобщее подтверждение.
– Правду говоря, сам я не из Парижа родом… – несколько смущенно добавил капитан.
Оказалось, и прочие офицеры –
– Что же вы скромничаете, порученец самого высокого ранга? – обратился ко мне через стол Евгений.
Приближаться нам друг к другу капитан нам запретил, но не довел дело до конца – оплошал.
– Вам мешает моя скромность даже на таком расстоянии? – невольно принял я новый вызов.
– Ох, лейтенант! – угрожающе вздохнул капитан, еще более грозно посмотрев на Евгения.
– Вы же истинный парижанин, не так ли? – не обращая никакого внимания ни на мою колкость, ни на угрозу капитана, продолжил Евгений, глядя прямо на меня.
Я похолодел… но не потерялся:
– Парижанин. Но не выскочка.
Офицеры-провинциалы глянули на меня с уважением.
– Отдайте же долг нашей блистательной хозяйке. Расскажите какую-нибудь прекрасную небылицу о Париже, – улыбаясь, интриговал меня Евгений. – Заодно нас, провинциалов, удивите.
Странную игру затевал Евгений, как показалось мне. То он пекся о том, чтобы прикрыть меня до первой возможности поединка, то как будто сдавал со всеми потрохами… И вдруг меня осенило! А ведь вправду он протягивал мне в руки через стол козырного туза. Сейчас среди этих провинциалов, я мог бы укрепить свою сказку и отвести от себя загодя всякие подозрения, несмотря даже на возможные оплошности в будущем.
– Что ж… Если капитан позволит… – рассудил я.
– Приказываю! – рявкнул капитан.
Теперь все взоры устремились на меня. Что ж, скакать в атаку по высокому холму на виду у обеих противостоящих друг другу армий, – высшее наслаждение!
Я же обратил свой взор на несравненную Полину Аристарховну, да так и начал:
– Несравненная мадемуазель Верховская. Я опасаюсь, что если вы проводите время в Москве, которая простирается неподалеку от вашего чудесного… шале, и повидали все чудеса вашей столицы, то мне нелегко будет противопоставить ей какое-либо парижское чудо, кое заставило бы вас оцепенеть от изумления…
Краем глаза я приметил, что Евгений заинтригован таким «непатриотичным» вступлением императорского порученца, а капитан – тот… раскрыл рот и взорвался:
– Что вы такое говорите, лейтенант! Вы принижаете здесь величие Парижа…
– Отнюдь нет, – отвечал я, едва удостоив капитана взглядом. – Париж прекрасен. Ни один город не может соревноваться с ним в очаровании пассажей, в веселом жизнелюбии, в изяществе модниц, наконец… Но если говорить именно о чудесах… Многие мои друзья, лощеные аристократы, совершившие путешествие в Россию и побывавшие в Москве, уверяют, что были потрясены ее восточной сказочной роскошью еще издали, на подъезде, остановившись ненадолго на горе, называемой Поклонною, с коей открывается на Москву величественный вид. Далее впечатление их только возрастало. В Москве на одной улице могут тесниться, как овощи на лотке торговца, поражающие своим богатством дворцы и храмы, которые у нас, во Франции, обычно разбросаны в десятках миль друг от друга… Это не мои слова, это их слова, а моих парижских друзей никак нельзя упрекнуть в недостатке патриотизма.