Три солнца. Сага о Елисеевых

Бауэр Елена

– Молодец, Петруша, знаешь толк в ассамблеях! – похвалил Григорий Петрович хозяина дома.

– Благодарю, дядюшка. Рад, что почтили своим присутствием! – с поклоном ответил Петр Степанович.

– Ну, какая ж красавица! А платье-то, платье! Это сколько ж здесь бриллиантов? На них, поди, можно цельную Приволжскую губернию купить! – не оставил без внимания Григорий Петрович Варвару Сергеевну.

Девушка засмущалась. Так всегда было с комплиментами от Григория Петровича – то ли похвалил, то ли пожурил.

IV

Вернувшись домой, Машенька горела желанием поделиться своими впечатлениями

с Манефой. Она доверяла ей все свои девичьи секреты. Открываться перед подругами она не любила – они могли все высмеять, начать пересуды за спиной или позавидовать. С родителями личные переживания было как-то неловко обсуждать, а вот с нянюшкой – в самый раз. Та хоть и знатная ворчунья была, никогда бы и под пытками секрет Машенькин не выдала и всегда могла дать ценный совет, к которому, кстати, не обязательно было прислушиваться. В общем, она была идеальной собеседницей и плакательной жилеткой.

– Манефачка, ты себе даже не представляешь, какой он! Добрый, умный, красивый, полон жизни… Любит лошадей, говорит на французском, немецком, читал Шопенгауэра, – взахлеб описывала она няне Григория Григорьевича.

– Чево читал? – Манефа, конечно, была неграмотна, но она была неглупым человеком. Если б она получила образование, то могла бы заткнуть за пояс многих аристократов.

– Неважно…. Ох, Манефачка… Как же теперь жить? А как он танцует! – Машенька витала в облаках, полностью поглощенная своими эмоциями.

Пока они болтали, Манефа расшнуровала и сняла с девицы платье и корсет. Няня надела на нее ночную рубашку, и Машенька села к зеркалу, чтобы Манефа разобрала ее прическу.

– Граф, что ль, ваш? – недовольно спросила Манефа. Не любила она Закретского, считала его скользким и развратным, да и была уверена, что от Машеньки ему нужны только деньги ее отца.

– При чем здесь граф, Манефа? Елисеев, – успокоила ее Машенька.

– Это который? Их, Елисеевых, тьма-тьмуща.

– Сын Григория Петровича.

– А батюшки! Уж не того ли, у которого корабь?

– Корабли, Манефа… но их продали давно.

– Да чай не обедняли… У них вон лавок одних да доходных домов, поди, дюжина. Ох, берегись свекра богатого, как черта рогатого.

– И зачем я сказала ему про Шопенгауэра? – Машенька прокручивала в голове события вечера и уже не слушала няньку.

Манефа взбила подушки на кровати, откинула одело и убрала бутыли с горячей водой, которые грели постель. Машенька нырнула в теплую кровать. Нянька собралась задувать свечи и уходить.

– Подожди! Посиди со мной. Я не смогу уснуть, – Машенька вздохнула, – вдруг я ему не понравилась?

Манефа уселась на край кровати, а Марья Андреевна легла головой няне на колени. Старушка начала гладить ей голову.

– Как же может така краса не понравиться? Тока девка должна быть немка – говорить не умеет, а все разумеет… – ласково поучала няня.

Продолжая поглаживать голову Машеньки, она потихоньку стала напевать старинную колыбельную: «на улице дождик …брат сестру качает… … вырастешь большая, отдадут тя замуж… отдадут тя замуж во чужу деревню…», как часто делала, укладывая девочку в детстве.

– Видела бы ты, как на него дамы смотрели… Одна другой лучше… Боюсь, со мной он танцевал только из уважения к дружбе наших отцов, – засыпая бормотала Машенька.

V

После бала у Петра Елисеева мужчины перекочевали в кабачок и

закутили. Шампанское лилось реками по хрустальной пирамиде из фужеров. На сцене пели цыгане. Откуда ни возьмись появились певички. Они, как воробышки, расселись по мужским коленям. По приветствиям мужчин было понятно, что многие из них были в этом месте не в первый раз. Аристократ и сердцеед Закретский, даже несмотря на пустые карманы, пользовался особой популярностью. На нем мгновенно повисли сразу несколько девочек. Вдруг одна из них заметила Григория Григорьевича.

– Ой, какой хорошенький! – совершенно искренне восхитилась она.

У Закретского перекосило лицо. А девушка встала с колен графа и пересела к Григорию Григорьевичу. Гриша расплылся в своей обворожительной улыбке – и заносчивому мерзавцу щелкнул по носу, и было лестно внимание противоположного пола.

Развлечения продолжались. Мужчины устраивали «римские качели» – раздетую до корсета и чулок певичку перебрасывали из рук в руки.

Под звуки оркестра, играющего туш, официанты вынесли на плечах огромное блюдо, на котором лежала нагая девица, все откровенные места которой прикрывали деликатесы – икра, колбасы, рыба. При виде блюда мужчины повскакивали с мест с криком «Ура!» и стали тыкать вилками в гарнир, выложенный вокруг тела. На его место кутилы бросали деньги, стараясь перещеголять друг друга. Закретский бросил золотой брелок, который получил в подарок на балу. Григорий Григорьевич с удовольствием наблюдал за всем происходящим, но вперед не лез. Постоянно оглядывался на Александра Григорьевича – мол, ты видел это? А старший брат даже в атмосфере разврата умудрялся выглядеть вполне пристойно. Александр периодически поглядывал на часы, хотя понимал, что жена с дочерью уже уснули, не дождавшись его. Вынесли еще шампанского…

Под утро в зал вышел управляющий.

– Господа, надобно-с за ужин и напитки расплатиться!

С трудом раскрывая пьяные глаза, мужчины начали искать оставшиеся деньги по карманам. Военный в эполетах достал купюры из кармана и собрался бросить деньги на стол. Вдруг его руку остановил Закретский.

– Пусть наши толстосумы, Тит Титычи, и платят! Для чего они еще здесь нужны? – громко, явно адресуя Григорию Григорьевичу, заявил он.

Пьяный Григорий Григорьевич вскочил, готовый броситься на наглеца. Александр Григорьевич спокойно отодвинул брата, подошел к Закретскому, достал из кармана туго набитое портмоне. Он медленно вытащил из кошелька толстую пачку денег и начал отсчитывать купюры перед носом графа. Это было красиво! На секунду воцарилась полная тишина. Мужчины и женщины завороженно следили за пересчетом денег. Наконец Александр Григорьевич бросил на стол отсчитанную сумму и обратился к управляющему: «И еще шампанского всем, любезный!» Что вызвало ликование гостей кабачка. Лишь Закретский чувствовал себя униженным.

– Благодарствую-с, барин! Дай вам бог здоровья! – управляющий отвесил низкий поклон Александру. А тот уже отвернулся к брату.

– Поедем домой, Гриша. Утро уже. Я устал.

VI

Ранний, спящий еще Петербург. В феврале солнце в Северной столице встает поздно. Было темно и ветрено. Снег хрустел под колесами экипажа Елисеевых. Гриша пьяный спал на плече Александра. Вдруг он приподнял голову.

– Долго еще? Что-то меня укачивает…

– Любезный, останови! – крикнул старший брат ямщику.