Три столицы
Шрифт:
— Я убедился, что вы обладаете замечательными способностями, — наконец сказал он. — Но я пришел к вам с определенной целью. Пропал мой сын, не Димитрий, другой. Жив ли он?
Анжелина опять пристально посмотрела ему в глаза и спросила:
— У вас есть его фотография?
Шульгин достал из кармана карточку.
— Какой милый мальчик, — сказала женщина. — Как я хотела бы ему помочь! Но вот это неверно…
— Что неверно?
— Неверно то, что здесь, на карточке… волосы. Нет, он без волос. Бритая голова!
На старой фотографии Ляля был с красивой прической. А в действительности он, как многие добровольцы, брил
— Он жив? — еще раз спросил В. В.
Она молчала. Он заметил, что она вглядывается в стоявший на столике небольшой темный стеклянный шар. Наконец она заговорила.
— Жив. Я вам сейчас все расскажу… Самый конец октября двадцатого года… Я вижу степь, вдали горы… Скачут две повозки. Одна уходит. Другая стала… две лошади… одна упала. С повозки соскакивают люди. Налетают всадники. Проскакали. Возле повозки лежит ваш сын. Он ранен в голову шашкой… Весь в крови… Нога перебита пулей. Вы мужчина… я вам скажу правду. Бедняжка, он будет у вас калекой…
— Но он жив?
— Я вижу, как его подбирают. Это не большевики… может быть, местные. Много он перенес… гримаса страдания не сходит с лица. И плен был… Но главное — нога! Очень мучает…
— Где он сейчас?
— Сейчас? Он уже севернее. Идет с двумя товарищами от деревни к деревне. И все время на лице мученье… Он идет в большой город, который я вижу, потому что он в мыслях у вашего сына. Город у моря… Горы не такие, как в Крыму. Длинный мол, маяк… Может быть, это Одесса? И еще в мыслях у него женское имя.
— Какое имя?
Поколебавшись, она сказала:
— Елизавета.
В. В. подумал, что она ошибается. В Одессе осталась мать Ляли. Она же Екатерина… А может быть, у него была там Елизавета?
Анжелина продолжала:
— Сейчас вы находитесь во втором периоде вашей жизни. Бурном и опасном. Бои, болезни, походы, море, бури… Но вода для вас благоприятна. Смерть вам будет грозить постоянно, но вы не умрете. Вот в девятнадцатом году смерть все время стояла у вас за плечами… Вы понимаете, о чем я говорю?
— Понимаю.
В девятнадцатом он часто подумывал о самоубийстве… из-за смерти Дарусеньки… любимой. А потом был тяжелый поход со Стесселем в январе — феврале двадцатого…
Анжелина продолжала:
— В двадцать втором и двадцать третьем вы будете жить за границей. Потом побываете в России, но причиной тому будет не политика. В двадцать седьмом вы потеряете родственника, а в тридцать первом переживете тяжелое воспаление почек…
В. В. почти не слушал ясновидящую.
Потом он опять спросил о Ляле. И, вздохнув, добавил:
— Если он жив, то я его найду.
Она встрепенулась:
— Не делайте этого. Вам не удастся спасти его. Будет хуже…
Вскоре В. В. узнал, что у Анжелины есть отчество — Васильевна и фамилия — Сакко, по первому мужу. Что во время гражданской войны она жила в Севастополе и кормилась гаданием. Что к ней однажды пришел офицер и сказал:
— В никакие гаданья не верю, но все же любопытно…
Она долго смотрела на него.
— Вы поедете на фронт.
Он рассмеялся.
— Я офицер.
— Вы будете ранены.
— Как?
— Легко.
— Приятно слышать.
— Потом вы вернетесь сюда и женитесь.
— На ком, интересно?
— На мне.
Офицер долго смеялся. Потом уехал на фронт, был ранен, выздоровел и женился… на Анжелине.
Такой анекдот услышал В. В. в пестрой константинопольской толпе. Он видел ее
Однако это не поколебало его веры в предсказания Анжелины.
С конца 1922 года Шульгин жил под Берлином в Биркенвердере, в номере 22 дешевых меблирашек «Кургартен».
Меня всегда интересовали реестры доходов и расходов моих
героев, потому что это самое что ни на есть реальное в жизни. Так вот в долларах с 1 сентября 1921 года по 1 сентября 1923 года Шульгин получил около полуторы тысячи арендной платы за мельницу в своем именьице, хуторе Агатовке, на Волыни, оказавшемся на польской территории, у самой границы (поляки уважали частную собственность, кому бы она ни принадлежала). Литературный заработок составил чуть больше пятисот долларов. Меньше ста дала кратковременная служба в Русском совете. А расходы? На экспедицию в Крым [51] ушло 180. Диме в Бизерту —150. Жалованье Лазаревскому, который, видимо, исполнял секретарские обязанности —160. Помощь различным лицам — более 200. Екатерине Григорьевне [52] — 150. Остальное (около тысячи) — на личные расходы В. В. и Марди.
51
Эта экспедиция была предпринята В. В. для спасения родствен ников, оставшихся в России.
52
Первая жена В. В. Шульгина. (Прим. ред.)
Мария Димитриевна писала Володе Лазаревскому, что В. В. «ходит такой же оборванный, даже хуже, и так же у него нет белья». В другом письме — у В. В. плохое пальто, а мороз изрядный, подумывают, не переехать ли в Белград из Берлина…
Письма к Марди во время своих отлучек В. В. начинал словами «Дорогая Марийка…», а подписывался интимно: «Твой Узззюсь».
Их отношения все крепнут, и они собираются сочетаться узами законного брака. Но было препятствие — Василий Витальевич развелся с Екатериной Григорьевной, и еще 1 октября 1923 года епархиальным советом была возложена на него епитимья и запрещение вступать в брак в течение семи лет. А они с Марийкой собирались пожениться тотчас, несмотря на берлинскую нищету, болезни. В. В. даже получил из Белграда письмо отца Марии Димитриевны: «Муся добрый и хороший человек: она воспитана в старых дворянских традициях». Димитрий Михайлович просил прощения, что не может из-за службы приехать на свадьбу и благословлял «иконой Божией Матери, которую Муся привезет Вам».
В. В. тогда писал сестре Лине Витальевне, что Марди болеет и приходиться бегать искать машинистку. Зубы болят. И Катя требовательна. Приходится влезать в неоплатные долги, чтобы помочь ей. Кровь у нее кутил, херсонских помещиков. Однако Екатерина Григорьевна к Марди его не ревнует и неизменно просит «передать привет Мусе».
При этом Василий Витальевич все время думал о пропавшем Ляле, что и привело к событиям, весьма значительным.
Жил тогда в Берлине и занимался редактированием «Белого дела», летописи гражданской войны, гвардии полковник, а потом генерал А. А. фон Лампе, тоже «азбучник». Он был представителем Врангеля в Германии, и вызов к нему на совещание, пришедший в Биркенвердер летом 1923 года, не удивил Шульгина.