Три стороны моря
Шрифт:
Не ударила молния, не разверзлась земля, ничего такого не произошло. Их взгляды встретились, будто так и надо. Две Елены смотрели друг другу в глаза.
— Ты мне нравишься, — услышала Елена Спартанская чистейший язык страны Кемт.
«Я вернулась! — подумала она быстро. — Как это получилось?»
— Он еще жив? — спросила она на том же языке. Но в ее вопросе другая Елена различила ахейские нотки.
— Ты на острове Калипсо. На острове скрывающей тайну.
— Великий Дом Рамзес жив?
— Я не знаю.
Елена Прекрасная, рожденная в верховьях Хапи, внезапно нагнулась и поцеловала в губы Прекрасную
— Ты на земле, подвластной Атридесам, — сказала она теперь уже на ахейском наречии.
И оглянулась.
Позади никого не было, ни служанки, ни воина.
— Ты в гроте на острове.
Теперь уже Елена Спартанская услышала, что в ахейском наречии незнакомки много южных звуков Кемт. Тогда она тоже сказала по-ахейски, но безукоризненно плавно, как истинная спартанка:
— Я гостила в Айгюптосе. А кто ты?
— Я нимфа этого острова.
Елена Спартанская огляделась. Елена-Калипсо протянула ей чашу.
— Выпей вина. Соленая вода не лучшее, что ты пробовала.
Елена Спартанская сделала глоток.
— Твоя сестра Клитемнестра убила мужа.
— Зачем? — она спросила спокойно, она еле припомнила, что была в ее детстве и юности сестра Клитемнестра.
— Теперь она враг собственного сына. Вся Ахайя разделилась. Ты знаешь что-то о Троянской войне?
— Нет, — безразлично ответила спартанка. И попросила: — Ты можешь говорить со мной на своем языке?
Калипсо улыбнулась.
— Я нимфа. Ты думаешь, я египтянка?
И, сменив наречие, она сказала теми словами, что звучат на берегах мутной реки Хапи:
— Я видимая тень невидимого бога. Ты веришь мне? Страна Кемт — сон. Ты действительно хочешь, чтобы я говорила с тобой на своем языке? Слушай!
И, нагнувшись к Елене, она сначала отпила вина из той же, одной на двоих чаши, а потом еще раз поцеловала спартанку.
Но сильнее, дольше, радостней и беззаботней.
Следующим утром, едва рассвело, корабль отплыл от острова Калипсо. Менелай и Елена наконец-то возвращались домой.
Одиссей некоторое время глядел им вслед, потом обнял свою нимфу и молча поблагодарил небо.
За все! За то, что он никогда не был братом Агамемнона; за то, что ему никогда не предлагали в жены дочерей Тиндарея; и за то, что он никогда не был в Айгюптосе.
Итак, двадцать четыре песни было в «Илиаде». Остановимся и мы. В «Одиссее», кстати, тоже двадцать четыре песни.
Такой, получается, гомеровский размер.
Чем в корне отличаются «Илиада» и «Одиссея»?
«Илиада» — это совершенный эпос. В эпосе нет главного героя, все главные, все важны, и у каждого своя правда. Одна правда сталкивается с другой правдой, истина воюет с истиной; Ахилл с Атридом, греки с Илионом, земля с небом; из этой войны, в которой все правы, выступает сложная, запутанная, неостриженная жизнь.
А в «Одиссее» есть главный герой. Сначала о нем говорят, его ждут, потом он появляется, долгожданный, загадочный, и уже не покидает поле зрения ни на миг до конца повествования. «Одиссея» — это роман, слегка прикрытый эпическими листьями.
«Одиссея»
Начинается поэма с собрания бессмертных, далее сын Одиссея Телемак разыскивает отца, отчего-то задержавшегося с возвращением после взятия Трои. Потом мы видим грустного Одиссея, которого нимфа Калипсо якобы не отпускает домой… И боги якобы повелевают нимфе освободить несчастного.
Как это красиво!
Мы не будем разматывать весь клубок, как сделали это с «Илиадой». Пусть сказки Калипсо, описывающие походы басилевса моря Одиссея в течение семи лет, предстанут как одно непрерывное возвращение на Итаку. Пусть дерзкое нападение на Сицилию, не совсем удачное, превратится в пещеру Циклопа, а легкая победа над хозяевами маковых и конопляных полей отзовется мифом о стране лотофагов. Пусть рассказы Елены о Египте обернутся путешествием Одиссея в загробный мир. И пусть Одиссей в конце концов, с досады на свою малюсенькую Итаку, с тоски по любимой перебьет растолстевших, не видевших ни войны, ни воинов пастухов-женихов.
Только пару слов…
Песнь заключительная,
— И почему нам так интересны люди? — сказала Афина.
— А они нам интересны? — откликнулся Дионис.
Он взял ее за руку, вызвав красивое сияние.
— Мне, вечной девственнице, нечего ходить под ручку с таким предосудительным типом, — заявила Афина. Она указала на Афродиту:
— Вон с кем хорошо получится свет между телами.
— Она меня боится, — сказал Дионис.
— Я тоже.
— Ты врешь. Странно, ты же никогда не врешь?
— Я могу быть коварна.
— Это не ложь. Кроме того, это твои избранные коварны, ты тактична.
— Тактична?
— Придерживаешься выбранной тактики.
Афина невольно улыбнулась. Такое с ней случалось редко, раз в несколько лет — потому что улыбалась она искренне. И чаще всего собственным мыслям.
Гера была в золотом, Артемида в зеленом, Деметра в светло-сером, Афродита в прозрачно-неприличном… Арес в ярко-красном, Гермес в ярко-желтом, Аполлон в серебристо-голубом, Гефест в коричневом, Посейдон в темно-синем… Аид оделся в совсем-совсем черное, непроницаемое, его любимая багровая полоса исчезла, зато Гефест получил заказ превзойти черноту платья Афины, добиться идеально-поглощающей тьмы, в которой любой смертный взгляд оставался бы до скончания времен.
Но Афина удивила: она опять сменила цвет. Она вернулась к синему, но не глубокому, темному, вызывающему ненависть Посейдона. Ее новый синий был чудовищно ярким, еще более провоцирующим, мерцающим, и смотреть долго на нее было больно.
Дионис выглядел скромным просителем — в простом грубом хитоне с оттенком налившегося винограда и с гроздью в руке. Он хотел одеться в пятнистую шкуру, но для этого пришлось бы убить леопарда… Он передумал.
Все они отражались в зеркальной чистоте Отца, белоснежность которого была столь непорочна, что уже не воспринималась как цвет.