Три страны света

Некрасов Николай Алексеевич

Рассчитывая, куда мог занесть ветер барку Душникова, промышленники держались тем курсом, но как ни смотрели в зрительную трубку, барки не усмотрели.

– Некогда мешкать, надо сойти на берег; авось по следам найдем разбойников! – сказал Хребтов.

И, оставив на барке двух человек, остальные пересели в лодки и стали грести к берегу.

По мере приближенья к нему между рабочими усиливалось волнение.

– Лес, лес, братцы! – передавали они друг другу с лодки на лодку. Каютин посмотрел в трубу: точно, на горизонте тянулась узенькая, едва заметная полоса, окаймляя бесконечное

пространство моря. Рабочие побросали свои занятия и напрягали зрение. Только Хребтов, не поднимая головы, продолжал чинить свою рубашку. К его окладистой бороде и широким плечам не шла иголка, которую он смешно держал двумя пальцами, а остальные странно таращились. Каютин окликнул его.

– Антип Савельич, лес!

Хребтов усмехнулся и, перекусив нитку зубами, отвечал:

– Да еще какой чудной; с морем воюет, а у самого ни поленца нет!

– Да что же там такое? право, деревья торчат; посмотри сам!

Каютин подал ему трубку.

– Не мешай, друг! – отвечал Хребтов прищуриваясь.. – Ага! – радостно воскликнул он, вдев, наконец, нитку в иглу, что долго не удавалось ему… – Уж в такую чудную сторону попали мы, – промолвил Хребтов. – Моря лесами порастают; большие реки пропадают, а ведь, кажись, не игла, мудрено затеряться! Вот увидишь, какой тут лес… К вечеру лодки пристали к мнимому берегу; пятисаженные гибкие камыши своим унылым шелестом сливались с монотонным плеском волн.

Печальная музыка моря, неизвестность, что сталось с товарищами и что ожидает их самих в диком краю, – все вместе сильно прикручинило промышленников. Молчаливо, с печальными лицами, сидели у разложенного костра. Небо было подернуто тучами. Шипение камышей становилось все громче; их стонущие, зовущие, умоляющие звуки были невыносимо унылы…

Каютин с Хребтовым лежали поодаль от костра на куче камышей, набранных для топлива.

– Ну, народец наш не весело глядит, – заметил Хребтов.

– Да что, – отвечал Каютин, – ведь, по правде сказать, так и радоваться нечему…

– Оно так… да про то ведать должна одна душа. А уж коли пришли сюда, так держись… Эй, Демьян! – гаркнул Хребтов.

Демьян Прутков, пожилой человек, с плотно остриженной бородой и большими усами, подошел к нему. Движения его были угловаты, но необыкновенно живы.

– Что, брат, ты не балагуришь? Вишь, они у тебя, – сказал ему Хребтов, подмигнув на остальных его товарищей, – словно бабы глядят! Аи, стыдно, Демьян! а еще балагур считался… дома!

– Да что, Антип Савельич, больно уж кругом-то того… так оно, знаешь, не до смеху…

– И, врешь! нутка подай твои бубны да литавры – споем!

И он запел, В его голосе не было разгула, но все лица просияли. Демьян присоединился к нему с барабаном, с бубенчиками; он свистал, звенел бубнами, бил в барабан, прыгал и пел диким голосом.

Его окружили товарищи, стали подтрунивать, но веселье не клеилось. Тогда Хребтов соскочил с камыша и пустился плясать, припевая:

Тра-та-та! тра-та-та!

Вышла кошка за кота!

Все хохотали: принялись подпевать. Демьян, поощренный Хребтовым, выплясывал до поту лица. Хребтов ободрял его криками:

– Ай,

молодец, Демьян! славно, живей, живей! Ну, ну, ну… молодец|

– Теперь, братцы, споем круговую, – сказал он, и промышленники хором затянули:

Купим-ка, женушка, курочку себе -

Курочка по сеничкам: тюк-тю-рю-рюк!

Купим-ка мы, женушка, уточкусебе -

Уточка с носка плоска,

А курочка по сеничкам: тюк-тю-рю-рюк!

Купим-ка мы, женушка, гусиньку себе -

Гусинька га-га-га-га,

Уточка с носка плоска,

А курочка по сеничкам: тюк-тю-рю-рюк!

Купим-ка, женушка, индюшку себе -

Индюшка шулды-булды,

Гусинька га-га-га-га,

Уточка с носка плоска,

А курочка по сеничкам: тюк-тю-рю-рюк!

Купим-ка мы, женушка, барашка себе -

Барашек шадры-бадры,

Индюшка шулды-булды,

Гусинька га-га-га-га,

Уточка с носка плоска,

А курочка по сеничкам: тюк-тю-рю-рюк!

Купим-ка мы, женушка, козленка себе -

Козленочек брык-брык,

Барашек шадры-бадры,

Индюшка шулды-булды,

Гусинька га-га-га-га,

Уточка с носка плоска,

А курочка по сеничкам: тюк-тю-рю-рюк!

Купим-ка мы, женушка, коровку себе -

Коровушка мык-мык,

Козленочек брык-брык,

Барашек шадры-бадры,

Индюшка шулды-булды,

Коровушка мык-мык,

Уточка с носка плоска,

А курочка по сеничкам: тюк-тю-рю-рюк!

Часа через два все стихло. Только некоторые, не успевшие заснуть, пели тихим голосом у догорающего костра; унылые напевы гармонировали с природой и с душевным состоянием промышленников. Все кругом было полно грусти…

Лежа поодаль, Каютин тихонько подпевал своим товарищам. Хребтов ворочался с боку на бок. Вдруг он вскочил и бросился к костру.

– Мне и невдомек, братцы… ну, такое ли здесь место, чтоб петь, да еще ночью?

Все разом смолкло. Хребтов опять лег. Когда же, наконец, все заснули, он подсел к огню, чуть тлевшему, стал сушить свою обувь. Долго он еще сидел у костра, пощипывая свою бороду и раздумывая. Вдруг среди обычного шелеста послышался шум в камышах. Хребтов встрепенулся, вскочил, – шум все приближался. Хребтов долго вслушивался, – тихонько осмотрел нож и ружье, затоптал огонь и начал красться к тому месту, откуда доносился шум. Не успел он сделать десяти шагов, вдруг блеснули в темноте два огромных глаза… потом среди глубокой тишины раздалось ржание лошади. Хребтов радостно вскрикнул, два глаза быстро исчезли… камыши взволновались и прозвучали, подобно тысячам-тысяч струн, тронутых в одно время.

Ржание лошади и крик Хребтова пробудили промышленников, которые подумали, что на них напали киргизы.

– Нет, братцы, что вы? какие киргизы, – успокаивал их Хребтов. – Просто лошадь! Да еще, головой отвечаю, и лошадь не ихняя, а наша русская, – как-нибудь попала, сердечная! Ихняя лошадь не станет к огню да к человеку, лезть, особливо к чужому, да и фыркнула она, а киргизы лошадям своим ноздри режут нарочно, чтоб ловче и без шуму к неприятелю подкрасться. А вот утро придет, мы ее поймаем.