Три танкиста из будущего. Танк прорыва времени КВ-2
Шрифт:
— Повезло, — спокойно и неторопливо сказал Ян, рассматривая кинжал. — Но врачу все равно придется показать. Вдруг отравлен.
— «Бранденбург 800»! — ошеломленно вскрикнул Андрей и тут же скомандовал Ленгу: — Фу! Оставь!
— Та-а, возможно, — так же невозмутимо продолжил Стонис, глядя, как от машины красноармейцы тянут труп третьего диверсанта, изображавшего шофера, а напуганные беженцы поспешно растягивают сцепившиеся телеги, перегоняют скот и понемногу затор начинает рассасываться.
— Непонятно одно, — добавил он, — чего они тянули? И зачем им автомобиль, да еще с бойцами?
— Увы, Ленг очень хорошо поработал. Сразу не допросишь, —
Под мягкий убаюкивающий стук колес едем в неизвестность. Окна закрыты светомаскировкой, бойцы еще не спят, а я собрал командиров батальонов и рот на совещание. Завтра к утру должны быть на станции выгрузки, надо детально разобрать порядок разгрузки и подготовки к маршу. Проработали еще раз вопросы, коротко, а чего, собственно, долго разговаривать, все примерно известно, только повторение — мать учения, никогда не мешает. После этого наш бригадный заводила и весельчак лейтенант Махров предложил спеть чего-нибудь, и не успел я опомниться, как откуда-то появилась гитара. Хм, шестиструнка и даже с дарственной надписью. Вот хитрецы хитрющие, купили где-то. Теперь точно не отговоришься. Выходим с Кравцовым в тамбур перекурить. Столько лет не курил, бросил еще в армии, а вот опять вернулась поганая привычка. Спрашиваю:
— Как, Федот Евграфович, спеть?
— Обязательно, Сергей Петрович. Хорошая песня, она не хуже лозунга…
Быстренько докуриваем и возвращаемся в вагон.
— Ну, и что спеть?
— Про войну, лирическое что-нибудь, — просит с ехидцей зам по тылу майор Семецкий. Не нравится ему моя въедливость, вот он потихоньку и подкалывает. Послужи с мое, салага, поотвечай на всякие каверзные вопросы разнообразных комиссий, особенно после Афгана…
— Лирическое так лирическое…
Темная ночь, только пули свистят по степи, Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают. В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь. Как я люблю глубину твоих ласковых глаз, Как я хочу к ним прижаться сейчас губами…Молодежь слушает просто как хорошую песню про войну и разлуку, а те, кто постарше, у кого дома остались семьи, напряженно пытаются не выдать нахлынувшие чувства и сидят, внешне недовольные. Но я вижу, что песня и их зацепила:
Верю в тебя, дорогую подругу мою, Эта вера от пули меня темной ночью хранила. Радостно мне, я спокоен в смертельном бою, Знаю, встретишь с любовью меня, что б со мной ни случилось. Смерть не страшна, с ней не раз мы встречались в бою… Вот и сейчас надо мною она кружится. Ты меня ждешь и у детской кроваткиПеребираю струны, проигрывая последние аккорды, а самого трясет не меньше, чем майора Сидкова, сидящего неподалеку. Черт побери, у них-то есть хотя бы какая-то надежда! Их ждут, и они могут вернуться. А куда вернусь я, куда вернется Андрей? В туман? Бл…, сам себя довел. Срочно поем что-нибудь другое:
Помиритесь, кто ссорился, позабудьте про мелочи. Рюкзаки бросьте в стороны, вам они не нужны. Доскажите про главное, кто сказать не успел еще, Нам судьбою оставлено полчаса тишины…Бл…, да что это у меня сегодня, все грустные песни лезут. «Чую, ждет нас не легкий бой, а тяжелая битва».
До атаки, до ярости, до пронзительной ясности. И, быть может, до выстрела, до удара в висок. Полчаса на молчание, полчаса на прощание, Пять секунд на бросок. Раскатилось и грохнуло над лесами горящими, А ведь это, товарищи, не стрельба и не гром. Над высокими травами встали в рост барабанщики, Это значит, не все еще, это значит, пройдем.Так, демонстративно гляжу на часы. Швейцарские, трофейные. Отлично, между прочим, идут. Были у меня в детстве похожие, батин подарок, нашего производства, «Слава». Шли с точностью секунда в сутки все время. Потерял я их как-то на пляже, а ведь шли без единой поломки. До сих пор жалко…
— Еще одну — и отбой.
Поем практически хором уже знакомую многим песню про танковый ударный батальон и расходимся. Рядом со мной остается только Кравцов. Внимательно посмотрев, как я укладываю гитару, он неожиданно спрашивает:
— Сергей Петрович, вы ведь в партии не состоите?
— Так точно, Федот Евграфович, — пытаюсь понять, в чем дело. Неужели что-то накопали? Но тогда Стонис сам бы работал, а при чем здесь комиссар?
— Судя по всему, нам предстоят тяжелые бои. И мне кажется, что если вы и товарищ Мельниченко подадите заявления о приеме в партию, будет неплохо и для политико-морального состояния части, да и для вас тоже…
Странно, чего это сегодня наш батальонный так косноязычен? И тут я вспоминаю. Е…, ему, как и нам, не к кому возвращаться. Бойцы ж говорили, а я запамятовал. У него ж вся семья под развалинами дома в первый же день погибла. Ну и устроил же я со своей песней стресс всем. Черрт, думать надо головой, а не х…м, как говаривал ротный. Поздно пить боржом, однако.
— Согласен, товарищ батальонный комиссар, оформим завтра, — отвечаю, а сам мучительно прикидываю, чем бы помочь. Хе, помочь… комиссар и сам справился, пока я раздумывал и себя корил. Сидит, как будто ничего не было, спокоен и улыбчив, как всегда. Не-ее, все-таки повезло нам. На хороших людей наткнулись сразу.
— Вот и отлично. А рекомендации, я уже спрашивал, вам могут дать лейтенант Махров и майор Стонис. Анкету у меня возьмете, завтра. Спокойной ночи. — Кравцов, услышав мой ответ, встает и уходит к себе, слегка раскачиваясь в такт движущемуся вагону.