Три версты с гаком

Козлов Вильям Федорович

Мужики отводили глаза, качали головами, дескать, все это так, но все одно, Василий Гаврилыч, ты тунея­дец. И тут инициативу взял в руки лейтенант ми­лиции.

— Плотник ты известный, тут никто с тобой спорить не будет. Домов твоих в поселке много, это тоже факт, но кто больше тебя бывал в вытрезвителе? Только я лич­но три раза отвозил тебя в Бологое.

— Будто не знаешь, зачем меня туда возишь...

— А ты думал, на курорт? — повысил голос Юра. — Будешь лежать на диванчике и разные книжки читать?

Там разговор короткий: лопату, топор в руки — и вка­лывай за милую душу! Правильно, гараж ты построил, так и другие без дела там не сидят.

— Глядя на тебя, Василий Гаврилыч, и другие пьют, — ввернула Нина Романовна.

— Ему сходит с рук, значит, и другим тоже.

— Чего им на меня глядеть? — проворчал Гаври­лыч. — Я не икона.

— Я обслуживаю четыре поселка, — продолжал Юра. — Все люди работают: или в совхозе, или на про­изводстве, а ты ведь больше месяца-двух нигде не за­держиваешься. Гонят тебя в три шеи, потому как никому не нужны пьяницы и тунеядцы...

— Не говори лишнего-то, — сказал Гаврилыч. — Пьяница, ладно... но тунеядцем не обзывай, потому как это есть фальсификация фактов!

Гаврилыч с удовольствием в один прием выговорил трудное для него слово «фальсификация» и победно по­смотрел на всех.

— В общем, хватит нам с тобой нянчиться — нуж­но принимать самые строгие меры, — сказал мили­ционер.

— А как в других местах поступают с тунеядца­ми? — спросил бородатый мужик, который до сих пор молчал,

— Выселяют из больших городов в села, деревни и заставляют работать, — сказал Носков.

— А мы куда должны выселять? — взглянула на председателя Нина Романовна.

— Выселите меня в город, — ухмыльнулся Гаври­лыч. — В Москву аль в Ленинград. Можно еще в Ки­ев, там вроде теплее...

— Мы тебя определим на работу, — сказал Нос­ков. — С завтрашнего дня, товарищ Иванов, назначае­тесь ночным сторожем в железнодорожный магазин...

— Сельпо тоже в твоем ведении, — прибавил Юра. — А как ты будешь нести государственную службу — сле­дить я буду.

— Чего там сторожить-то? — забеспокоился Гаври­лыч. — В магазине хоть шаром покати — одни кильки в томате да треска в масле. И потом у нас жуликов-то не слыхать... А какая зарплата?

— Шестьдесят пять рублей, — сказал Носков. — Только получать будешь не ты, а твоя жена... Садись на мое место и пиши расписку по всей форме, что доверя­ешь получать зарплату своей дорогой супружнице.

— Не доверяю... — заартачился было Гаврилыч, но Юра встал и, взяв его под локоток, подвел к столу. Под диктовку Нины Романовны расстроенный Гаврилыч не­хотя нацарапал доверенность и обвел всех грустным взглядом.

— Если бы вином выплачивали мне жалованье, — сказал он, — я согласный караулить, а коли все же­не, то пущай она и сторожит. Где же это видано, чтобы человек работал без всякой материальной

заинте­ресованности?

— Может, человеком станешь, — сказал Носков. Когда все двинулись к выходу, Кирилл Евграфович попросил остаться Артема и Гаврилыча. Юра тоже остался.

— Все хотел с вами поближе познакомиться, да что ни погляжу — работаете, — смущенно улыбнулся Юра. — Решили у нас надолго обосноваться?

— Вроде этого, — неопределенно ответил Артем.

— Живите, — разрешил милиционер. — Не скучно вам тут, в деревне-то?

— В поселке, — заметил Носков.

— Да нет, скучать не приходится... — усмехнулся Артем.

— Я слышал, вам кто-то ночью окно разбил?

— Я в суд не буду подавать, — сказал Артем.

— Спьяну кто-нибудь... Как видите, боремся мы с этим злом, да пока толку мало.

— Сочувствую, но помочь...

— Можете, — горячо сказал Юра. — И очень даже можете...

В форточку резво влетел осенний с коричневым роди­мым пятном березовый лист. Скользнул по спирали в одну сторону, потом в другую и наконец спланировал на председательский письменный стол, прямо на дове­ренность.

— Поздравляю, Василий Гаврилович, с назначени­ем, — Носков торжественно пожал плотнику руку. — Днем руби себе на здоровье дома, а ночью, будь добр, карауль магазины.

— А спать, интересно, когда?

— Глядишь, при таком напряженном графике и пить поменьше будешь, — прибавил Кирилл Евграфович.

— Лучше бы вы меня и впрямь куда-нибудь высла­ли, — пробурчал Гаврилыч.

— Закуривай, — протянул ему пачку Кирилл Евгра­фович. — А теперь, Василь Гаврилыч, обращаюсь к тво­ей гражданской сознательности... На носу знаменатель­ная годовщина Октября, а у нас даже праздничная звез­да не установлена на клуб...

— Сначала тунеядцем обозвали, а теперича звезду вам делай? — сказал плотник. — Отказываюсь!

— Ты что же, Советскую власть не уважаешь? Гаврилыч взглянул на Юру и пробормотал:

— К власти претензиев у меня нету, а звезду де­лать не желаю, и баста!

— Ты понимаешь, что такое клуб без звезды в празд­ник? Люди придут на торжественное собрание, а у нас голый фасад. Видано ли такое?

— Ты скажи мне по совести, Евграфыч, всурьез ты сказал, что я этот... тунеядец, иль ради красного словца?

— Стопроцентным тунеядцем тебя назвать нельзя... Но приближаешься. А раз теперь будешь при деле, этот вопрос с повестки дня сам собой снимается. Служба у тебя будет тихая, незаметная. И рад бы выпить, да ночью магазины закрыты. И подумать у тебя теперь времени будет достаточно...

— О чем же я, интересно, думать должон?

— Как жизнь свою на новые трудовые рельсы ста­вить...

— Ладно, слышал уже, — отмахнулся Гаврилыч.

— Сегодня за звезду-то возьмешься или завтра?