Три версты с гаком

Козлов Вильям Федорович

Зоя с любопытством посмотрела на него.

— Вы это серьезно насчет гриппа?

— Я сам читал. В «Советской России»... В Нью-Йор­ке тысяча человек умерли.

— Я не об этом... Вы действительно думаете, что у Тани грипп?

— Аппендицит?

— Вы меня разыгрываете, — сказала она.

— Это вы меня разыгрываете! — рассердился Артем. — Она никогда ни на что не жаловалась... Что же все-таки с ней?!

— А вот и больница, — сказала Зоя и остановилась перед неосвещенным парадным большого двухэтажного здания. — Неужели вы действительно...

Артем,

не слушая ее, рванул дверь на себя и влетел в просторный вестибюль. Просунув голову в регистраци­онное окошко, спросил медсестру:

— Что с Таней? Татьяной Васильевной Милославской... Ну, что вы на меня уставились? Да ответьте же!

Медсестра прыснула, прикрыв рот ладошкой:

— Господи, я сначала подумала, что у нее такой ста­рый муж... Вы же еще молодой, а борода, как у деда ка­кого-нибудь.. Вы полярник? На льдине дрейфовали?

— Девушка, я жду, — сказал Артем.

Медсестра прогнала с лица улыбку и официальным голосом объявила:

— Мальчик у вас, гражданин Милославский. С чем и поздравляю! Да вы что, недовольны? Вот те раз! Все хо­тят мальчиков, а вы небось ждали девочку?

— Мальчик... — с трудом выговорил ошарашенный Артем. — Какой еще мальчик?!

— Бутуз, — заулыбалась сестра. — Три кило восемь­сот. А жене вашей благодарность объявите. В первый раз рожает, а даже не пикнула.

Не видя ничего вокруг, Артем оторвался от окошка и плюхнулся на стул рядом с высоким парнем. Тот взгля­нул на него и с завистью сказал:

— Везет же людям! Парня схлопотал... А моя Нюр­ка сейчас рожает... Вдруг девку, а?

Артем встал со стула и снова подошел к окошку. Внешне он был совершенно спокоен, даже движения его стали медлительнее. Лишь в голове будто молотом било: «Мальчик, мальчик, мальчик!»

— Вот что, девушка, — начал он спокойным голо­сом. — Я только что приехал сюда издалека. Вы угада­ли: я с Северного полюса... Мне необходимо сейчас же, сию минуту увидеть Таню. И не говорите, что сегодня не приемный день, что в палату нельзя и вы меня не пусти­те, я все равно добьюсь своего...

— Зачем же вы себе нервы-то треплете? — сказала сестра. — Вон даже побледнели... Неужто мы тут сидим не люди? Надевайте халат, и я вас провожу в палату...

4

Артем сидел на узком белом топчане, накрытом кле­енкой, и смотрел на дверь. На белой этажерке стояли светлые и коричневые пузырьки с наклейками, черная продолговатая коробка, в которой хранится прибор для измерения кровяного давления, и еще какие-то блестя­щие коробочки, баночки, стакан с термометрами. Дежур­ная сестра сказала, что в кабинете лечащего врача им будет удобнее, а в палате много рожениц. Специфиче­ский запах больницы окружил его со всех сторон. И хотя волнение и ожидание встречи переполняли его, вдруг по­думал: «Вот ходим мы, здоровые люди, по земле, рабо­таем, смотрим кинофильмы, пьесы, ездим на рыбалки, а где-то в больших каменных домах тоже живут люди, которые месяцами видят кусок жизни

лишь из больнич­ного окна... Кто-то пьет горькие лекарства, прикован­ный к больничной койке, лежит на операционном столе, дышит через трубку кислородом, страдает и умирает... Как будто все так и надо. И вспоминаем мы обо всем этом, лишь навещая больных или еще когда сами попа­даем в больницу».

Все это тут же выскочило из головы, когда узкая бе­лая дверь тихонько отворилась и в кабинет вошла Таня...

Таня ли это? Высокая женщина с огромными печаль­ными глазами на бледном, осунувшемся лице останови­лась на пороге, держась за ручку двери. Он встал. Уви­дев его, она даже попятилась, будто хотела уйти.

— Я так и подумала, что это ты, — сказала она. — Тебе Зойка написала? Я чувствовала, она что-то скрывает от меня.

— Больше ты ничего мне не хочешь сказать?

— У тебя седой волос в бороде...

— Здравствуй, Таня! Он хотел к ней подойти.

— Нельзя, — сказала она. — Мне скоро кормить.

Серый с отворотами халат был стянут поясом на уз­кой девчоночьей талии. Набухшая грудь выпирала. Те­перь Артем понял, почему ее глаза показались ему таки­ми огромными: под ними залегли глубокие синеватые те­ни. Похудела Таня и повзрослела. В глазах ее появилось новое, незнакомое выражение. Будто смотрит не на него, а куда-то в глубь себя. Может быть, поэтому ему снача­ла было трудно с ней разговаривать.

— Почему ты уехала? — спросил он.

— Странно, что ты об этом спрашиваешь.

— Могла хотя бы письмо написать.

— Могла бы, — сказала она. — Но зачем?

— Всякое в жизни бывает... И нельзя так вот сра­зу все рвать. Намертво.

— Что же делать, если я такая?

— Я тебя не поздравил с сыном... нашим сыном. Я даже об этом ничего не знал... — сказал он с горечью.

— Ты сам виноват.

— Да, да, виноват! Тысячу раз виноват!

— Сейчас ты это понял, а тогда... Помнишь, прибежал ко мне ночью и стал грохотать в окно, чуть все стекла не выбил? Тогда ты ничего еще не понял... А уехала я потому, что не хотела больше с тобой встречаться даже как с прохожим на улице. Там, в комнате, когда пришла эта... девушка с роскошной прической, ты был каким-то жалким и растерянным. Я таким тебя никогда не видела. Ты даже не мог посмотреть мне в глаза. И ей тоже. Ты был мне противен. Поэтому я и уехала.

— И ты знала, что у нас будет ребенок?

— Конечно.

— Почему же ты мне не сказала об этом раньше? Там, в Смехове?

— Я не была уверена, что ты обрадуешься, а я... Я очень хотела ребенка.

— Неужели теперь до конца жизни не простишь?

— Я уже простила, — сказала она и, помолчав, до­бавила: — И очень рада, что ты приехал.

Артему захотелось обнять ее, хотя бы на миг при­жать к себе. Она по глазам догадалась о его намерении и покачала головой.

— Мне сейчас малышку кормить... А ты только что с дороги. Я слышала по радио, везде грипп свирепствует.