Три вещи, которые нужно знать о ракетах. Дневник девушки книготорговца

Фокс Джессика

В космическом центре имени Джона Кеннеди во Флориде мне довелось не только воочию увидеть запуск ракеты, что, кстати, стало одним из самых ярких переживаний всей моей жизни, но и посмотреть на новый шаттл. Глядя снизу вверх на брюхо фюзеляжа, обшитое небольшими квадратными панелями из термопены, каждая из которых была сделана по индивидуальному, уникальному чертежу, я чувствовала, как по телу бегут мурашки. Сколько любви, упорства и совместных усилий потребовалось, чтобы осуществить эту мечту, и все – ради освоения космоса. В тот момент я вспомнила о своем преподавателе астрономии Дане Бэкмане, который по несколько часов проводил в университете после окончания рабочего дня, помогая мне подготовиться к пересдаче экзамена по физике. Я подумала о своем отце

и о том, как бы счастлив он был взглянуть на все это хоть одним глазком, и о своем прапрадедушке, прадеде моего отца, который снаряжал суда в бухте Балтимора, оснащал их парусами и снабжал провиантом. Когда-то те корабли бороздили океаны в поисках неизведанных земель, а теперь вот этот космический корабль, корабль будущего, готовился отправиться за пределы атмосферы в поисках новых миров, скользя по волнам пустой бесконечности.

Оставалось еще немало центров НАСА, где я пока не побывала, и множество увлекательных приключений, в которые еще только предстояло окунуться. С каждой новой поездкой я чувствовала, как границы моего сознания расширяются, а вера в невозможное становится сильнее. На всей планете, а может, и во всей Вселенной не существовало другой такой организации.

Я старалась приходить в ЛРД не реже двух раз в неделю, чтобы посмотреть, над чем работает команда по управлению знаниями, завести новые знакомства и разузнать последние новости. Мне казалось, будто в стенах лаборатории таится столько невероятных, содержательных историй, моя же задача состоит в том, чтобы сохранить их и заключенные в них знания и передать все это научному сообществу НАСА. Каждому было что рассказать, причем в таком количестве, что это меня слегка обескураживало. Как же записать все эти истории? Какой посыл они несут? Как заинтересовать ими остальных? Сложность состояла в том, чтобы наладить общение не только между разными отделами, но и между центрами, разбросанными по всей стране. Как воодушевить ученых, мотивировать их прислушиваться друг к другу, как распознать ценность чужих историй, чтобы сотрудники НАСА могли обмениваться знаниями, передавать их от участников одного проекта к зачинателям следующего, из поколения в поколение?

Казалось бы, внутри одной американской научной организации должен существовать некий общий, понятный всем язык – скажем, язык астрономии или математики, но в действительности все обстояло совсем иначе. В НАСА говорили на множестве языков, и это сильно усложняло мою работу. К примеру, лексикон инженеров совсем не похож на тот, которым пользуются руководители проектов, астробиологи смотрят на мир иначе, нежели астрогеологи, а руководству между тем требовалось объединить их всех в один огромный симфонический оркестр ради осуществления общей великой миссии. Думаю, мои старания были небезуспешны, потому что, несмотря на все огромное разнообразие специальностей, профессиональных жаргонов и точек зрения, в какофонии историй мне удалось расслышать общий лейтмотив: свойственную всем и каждому тягу к знаниям и жажду научных исследований. Вместе они порождали нечто похожее на пламя в ракетном сопле, на реактивный двигатель, толкающий вперед каждого отдельного сотрудника НАСА.

Когда я была маленькой, меня до глубины души тронула книга под названием «Говорит Черный Лось» – история о жизни шамана по прозвищу Черный Лось и о том, как видения прозорливцев могут повлиять на жизнь общества. Шагая по коридорам НАСА, я часто вспоминала это произведение. «Кажется, я уже говорил, а если нет, ты сам, наверное, понял – тот, на которого снизошло видение, не сможет использовать его силу до тех пор, пока не воспроизведет это видение на Земле, показав его людям» [4] . Эти слова все еще находили во мне отклик – и не важно, шла ли речь о кинематографе или о космических миссиях.

4

Перевод А. В. Ващенко и А. А. Знаменского.

По-настоящему

глубокие видения, я полагаю, берут начало в безднах нашего подсознания и представляют собой сложное переплетение знаний, метафор и ощущений. Затем, оказавшись вытянутыми на свет божий, видения превращаются в объект критики, и вот уже множество голосов, словно адвокаты в зале суда, отстаивают разные и по-своему справедливые точки зрения, не давая нам потерять рассудок. В отсутствие ритуалов сон с неуловимой легкостью сливается с реальностью, словно упавшая на ладонь снежинка незаметно тает, прежде чем представится возможность раскрыть заключенную в ней загадку. Едва переступив порог НАСА, я сразу почувствовала себя здесь как дома, хотя бы потому, что знала: в том, что касается всякого рода загадок, здесь работают близкие мне по духу люди. Мне часто доводилось слышать из уст своих коллег: «Я пока не знаю» или «У нас пока нет ответов на все вопросы». При этом в их глазах загорался огонек любопытства и азарта. Им был по душе неустанный призыв Вселенной к дальнейшим поискам, осознание того, что чем больше тайн нам открывается, тем больше новых вопросов встает перед нами. В НАСА видения и мечты воспринимались как неотъемлемая составляющая современной жизни.

Через дверной проем моей каморки был виден плакат НАСА с изображением шаттла и подписью, напечатанной крупным шрифтом: «Проблем не бывает, бывают только решения». Таков был их девиз. Еще один гласил: «Без права на ошибку». Поначалу оба эти лозунга казались мне слишком воинственными, но со временем они стали звучать мягче, и теперь мне виделась в них невероятная мудрость: терять веру недопустимо – ни в себя, ни в свое видение.

Словно пролистав назад страницы книги, я мысленно вернулась к событиям прошлого вечера.

«А, погоди, так ты лесбиянка», – сказал мне продюсер за секунду до того, как его столкнули в бассейн, будто бы это предположение в полной мере объясняло мое желание создавать нечто более значимое, чем заурядные девчачьи мелодрамы. Спустя еще сотню подобных разговоров я стояла на улице в ожидании такси, раздосадованная и готовая расплакаться.

Такси приехало быстро. Устроившись на теплом удобном сиденье внутри сулящего безопасность металлического убежища (в Лос-Анджелесе, садясь в машину, я всегда чувствовала себя ребенком, забравшимся в шалашик из одеял), я услышала, как звонит телефон.

– Алло?

Судя по голосу, Джош был встревожен:

– Ты куда пропала?

– Поехала домой. Прости. Я больше не могу там находиться.

Внезапно я почувствовала себя виноватой. Джош ведь просто пытался помочь.

– Джессика, не стоит воспринимать их всерьез.

– Джош, в качестве режиссера я им ни капельки не интересна. Их больше волнует, почему я не надела купальник.

– Слушай, – сказал он с ноткой раздражения в голосе. На заднем плане слышались звуки веселой вечеринки. – Ты молодая и привлекательная. Тебе стоит этим пользоваться.

– Извини, я кладу трубку.

Он был не виноват в том, что произошло, а я пыталась сорвать всю злость на нем.

– Выслушай меня, – настаивал он. – Оденься сексуально, очаруй их. А потом, когда они узнают, что ты к тому же умная и талантливая, они придут в полный восторг.

– Не припомню, чтобы Вуди Аллен одевался сексуально.

– Вот именно, и, как видишь, со спонсорами у него до сих пор туговато. – В чем-то он был прав. – Воспринимай это как игру.

– Слушай, прости, но мне пора.

Водитель затормозил, и я бросила трубку.

Может, со временем воспоминания о том вечере станут приятнее? Может, через несколько десятков лет, оглядываясь назад, я буду рада, что в моей жизни был этот опыт. И все же в тот момент я ощущала абсолютную беспомощность, и каждый раз, когда я вспоминаю, как стояла там, у бассейна, единственная одетая девушка, и раздавала визитки, отчаянно пытаясь добиться серьезного отношения к себе, ко мне подкрадывалось омерзительное чувство униженности.

В дальнем конце коридора послышался голос нашего руководителя проекта: ее голос прервал мои раздумья.