Три весны
Шрифт:
Ванек не был комсомольцем. Он считал, что в его положении есть немалые преимущества: не ходить на собрания, наконец, не получать выговоров по комсомольской линии. С него вполне хватало «неудов» и замечаний учителей.
Провожая Алешу на собрание, Ванек, хитро играя глазами и морща нос, нашептывал:
— Пусть они не шибко там… А ты говори, что нигде не были. Вот и все. И стой на своем. Это они тебя на пушку берут. Может, слышали звон, да не знают, где он. А ты, Алеш, не переживай. Мы уже не маленькие! Мы можем сегодня же нырнуть туда еще, — и он
Алеша ничего не ответил. Это была какая-то бессмыслица. Зашли в ресторан. Ну и что? Почему его должны обсуждать сегодня? Пьяным Алеша не был. Он выпил всего стакан пива. Это же смешно: стакан пива — десятикласснику! Впрочем, об этом говорить совсем не обязательно. Можно сказать, что воды напиться зашел газированной, морсу. Нет, Алеша не будет врать, он признается во всем, он — комсомолец. Только о Феде умолчит.
А если Петер знает, что Федя был там? Тогда Алешу обвинят в неискренности. Сказать о Феде? Нет, это уже — предательство. Лучше всю вину принять на себя: зашел один, пил пиво один. Как хотите, так и решайте.
Только бы не исключили из комсомола. Что ж, Петер, может, подумывает сделать это, но ребята не проголосуют за исключение. Петер думает, что без проработки из ребят и людей не получится. Вырастут, мол, так себе, обыватели, мещане. А после накачек человек становится как стеклышко. Чистенький, гладенький, сознательный. Вот тебя бы проработать, а потом посмотреть, что из тебя получится, товарищ Чалкин!
Комсомольское собрание проводилось в вестибюле первого этажа, где президиум обычно сидел на небольшой, сколоченной из плах сцене. Когда Алеша вошел в переполненный ребятами зал и остановился у двери, он увидел на возвышении коренастую фигуру Петера. Потом их взгляды встретились. На Алешу коротко посмотрели осуждающие глаза.
«Ну, подожди, может, и ты когда-нибудь сядешь на эту самую первую скамеечку. Может, и твой час придет, Петер», — мысленно говорил Алеша.
Не сядет он, не такой Петер, да и через два месяца выпуск. Пожалуй, это уже последнее собрание для десятиклассников.
Пока секретарь комитета успокаивал зал, к Алеше подсел Сема Ротштейн. Петер заметил это, но его суровый взгляд не испугал Сему.
— Я тут уютнее себя чувствую, на этой скамье, — сказал Сема.
Действительно, ему частенько приходилось сидеть здесь. Но Сема искусно изворачивался, каялся и все еще ходил в комсомольцах…
— Вчера был педсовет, Федю обсуждали за выпивку. И о вас с Ваньком говорили, — зашептал он на ухо Алеше.
— Откуда ты знаешь?
— А вот и знаю. Наверное, за это и тебя щекотать будут…
Петер вышел на трибуну, оглядел зал и начал, четко выговаривая каждое слово:
— Мы должны обсудить поведение комсомольца Колобова. Он систематически нарушает дисциплину. У него прогул за прогулом.
— А еще что? — крикнул Сема.
Петер удивленно посмотрел на него, пожал плечами:
— Разве этого недостаточно, чтобы его наказать?
— Ты подожди наказывать. Надо сначала послушать Колобова, — подал голос Костя.
— Что его слушать! Будет изворачиваться и только! — заметил
— Вот именно! — подхватил Петер.
«Начинают с прогулов. Скоро и до того дойдут», — тревожно думал Алеша.
Но о ресторане никто не говорил ни слова. Значит, Петер разобрался во всем и понял, что ничего дурного там не было. Да и быльем поросло это: как-никак прошло полтора месяца. Но ведь, если верить Семе, то Федю-то обсуждали на педсовете выходит, что никто ничего не забыл. И Петер еще напомнит об этом.
— Ну говори, Колобов, — над столом президиума поднялся секретарь комитета.
Алеша тяжело встал со скамьи, повернулся лицом к залу. И его сердце сжалось от обиды: чего он сделал плохого, чтоб его прорабатывать? Будто другие не плануют…
— Наказывайте, — глухо сказал он.
— У тебя все?
— Все.
— Я думаю, комсомольцы выступят и дадут оценку поступкам Колобова, — бросил в зал Петер.
И Алеше пришла мысль: Петер не напомнит ему о ресторане, потому что в этом замешан учитель. Подрыв авторитета и прочее. Что ж, тем лучше, хотя Алеше хотелось бы узнать, кто же доносчик. Ведь сначала собирались его обсуждать из-за выпивки.
Выступал Ахмет, выступал Костя. Они не хвалили Алешу, но считали, что давать ему взыскание вовсе не обязательно. Колобов все уже понял, на экзаменах не подкачает.
— А я за выговор! — крикнул Петер.
Предложение Петера не прошло. При голосовании за него было поднято всего несколько рук. Против голосовали Илья, Влада, сидевшие неподалеку от Алеши «женихи»…
Тогда вскочила растрепанная и бледная от волнения Тоня Ухова, та самая дурнушка, которой хотелось в летчицы.
— Выходит, он прав?.. Прав? — в ярости заговорила она. — А где мое письмо? Где?.. А почему за выпивку не обсуждают Колобова?.. Я не могу, ребята, не могу… — Она закрыла лицо руками и расплакалась.
Алеша растерялся. Так вот кто донес на него! Эх ты, ябеда несчастная! Но нужно быть выдержаннее, сейчас это главное.
— Я был пьян, Ухова?
— Да, да, да! — вскинув голову, ответила она.
— Это ложь, — спокойно сказал Алеша.
Петер схватил со стола колокольчик и отчаянно зазвонил, призывая к порядку. Ему не нравилась перепалка между Тоней и Алешей.
— Мы обсуждаем вопрос в иной плоскости.
— Но ведь Колобов пьянствовал! — настаивала Тоня.
— Это нужно доказать, Ухова, — холодно сказал Петер.
— Я сама, сама видела!
На этом, собственно, и кончилось собрание. Ванек все слышал у дверей, и когда комсомольцы повалили из зала, он радостно пожимал Алеше руки, приговаривая:
— А ты боялся! А ты боялся!
— Отстань!
— Тоньке бы надо темную, да девчонка она, — разочарованно произнес Ванек. — Просто надо не здороваться с нею. Не замечать ее совсем! А?
— Нет, я все-таки поговорю с Тонькой, — сквозь зубы процедил Алеша.
И такой случай вскоре представился. Возвращаясь из школы, Алеша пошел по путям и вскоре догнал Тоню. Она остановилась, пропуская его вперед, но он тоже встал. И затем они пошли, не спеша, рядом. Тоня понимала, что сейчас состоится неприятное объяснение, и начала первой: