Три весны
Шрифт:
Гущин снова пришел во вторую роту. Долго смотрел в бинокль на вражеский берег. И спросил:
— Глубок ли Миус? Есть ли брод?
Этого никто в роте не знал. Но высказывали предположение, что сейчас, при подъеме воды, Миуса не перейти. А Васька Панков заметил:
— Не собираетесь ли сходить к фрицам?
— Собираюсь.
— А если я схожу?
Гущин насмешливо посмотрел на Ваську:
— Струсишь.
— Ни к чему мне, а то бы смотался.
Проходили дни и ночи, а ружье с каской все стояло на том берегу Миуса. Артиллеристы уже считали
— Позор наш стоит, — отворачивался от него капитан Гладышев.
Костя снова находился в дозоре. И ночь, как на зло, была опять темная, и порывистый ветер туго бил в лицо. А фрицы пускали ракеты, и после каждой из них на какое-то время глаза совершенно слепли. С тем большим напряжением вглядывался Костя в правый берег. И вот из мрака снова выступила островерхая Саур-могила, помнящая Игоря и храп половецких коней на Диком поле. А может, не было у Кости ни детства, ни школы, и Костя воюет еще с далеких Игоревых времен?
Но если есть память у кургана, то какою же она должна быть у человека! И Костя помнит до мелочи все, что случилось с ним. Прошлое постоянно живет в нем.
— Везет же мне, — вслух подумал Костя. — Опять темень кромешная.
Тревожно было Косте. Поэтому он очень обрадовался, когда вскоре к нему пришел Васька. Сел рядом и молча, неподвижно, как идол, наблюдал за правым берегом. Противник ничем не выдавал своего присутствия. Было так тихо, что Костя и Васька слышали, как на том берегу плескалась вода о корягу.
— Спит, наверно, солист. И видит во сне свою паршивую Германию. Ему бы в окоп сейчас гранату! А? Не успел бы очухаться, как явился к господу богу.
— Тише.
— Не украдут — не бойся. Кого нужно было, того уже увели… Незавидую я тому петеэровцу. Сидит теперь где-нибудь в фашистском лагере на баланде. Если, конечно, не расстреляли. А кругом колючая проволока, пулеметы да овчарки. Не убежишь!.. Хотя в любом положении можно что-то придумать…
— Бегут ведь. И линию фронта переходят.
— Берег-то наш минирован? — спросил Васька.
— Не знаю. Лазили тут саперы. А чего тебе?
— Да так. Может, я хочу смотаться к фрицам.
— Не дури, Васька. Убьют. Ты с ума сошел!.. Иди-ка лучше спать, — посоветовал Костя.
— А ежели мне тут нравится, — медленно проговорил Васька.
— Слушай, я подниму тревогу. Я на посту и не имею права!.. Ну тебя же свои подстрелят!..
— Не подстрелят. Я поплыву тихо-тихо. А будет шибко невпроворот, прикрывай огнем.
— Не надо, Вася. Я даю выстрел, — с холодной решимостью сказал Костя. — Нам обоим отвечать придется. Перед трибуналом.
— Ладно. Я отвечаю сам за себя. Заткнись!
— Стой!
Васька скользнул вниз, к реке. А Костя догнал его, схватил сзади за ворот гимнастерки:
— Тут мины!..
Васька осел. Он долго молчал, тяжело дыша, а потом сказал с болью:
— Думаешь, я…
— А я ничего не думаю! — сурово проговорил Костя.
Васька скрипнул зубами, нехорошо рассмеялся. И сразу посерьезнев, сказал:
— Фашиста я вот этими руками… А как ходит к ним в окопы
— Разведка не самовольно идет. Ее посылают. К тому же она не одни сутки готовит поиск.
— Ладно, уговорил. Тогда я попробую храпануть, — Васька нырнул в ход сообщения и пропал во тьме.
Напрасно Костя вслушивался в чуткую, загадочную тишину: он ничего больше не услышал. А время шло медленно. Косте казалось, что его уже давно должен был сменить Петер.
Васька ушел. Может быть, спит уже. И надо только додуматься, в одиночку плыть к врагу. Да это же верная гибель! А что, если Васька хотел бежать к немцам? Ваську обидели, он сидел в тюрьме, был штрафником… Но тут же Костя отогнал от себя эту мысль. Нет, Васька не такой. Он и нахулиганит, и ругаться может, как извозчик. Но изменить Родине? Нет! И если уж на кого обижаться Ваське, так только на себя, что, как мышь в мышеловку, попался в засаду вместе с контрабандистами.
Сзади послышались тяжелые шаги Петера. Он подошел, продирая заспанные глаза:
— Ну что тут?
— Все нормально.
— Васька-то был с тобой? — спросил Петер.
— А ты где его видел?
— Да он только что мне попался.
— Мы с ним покурили, и он ушел, — подавляя тревогу, ответил Костя.
— А вроде он мокрый…
Устраиваясь в землянке спать, Костя почувствовал под рукой что-то гладкое и холодное. Поднес громоздкий предмет к самому носу, стараясь разглядеть. Да это же аккордеон! Откуда он взялся? Может, кто принес из ребят? Но во взводе не было музыкантов, да и кто доверит кому такое богатство?
— Окопчик у самого берега и — никого, — все еще дрожа от холода и возбуждения, рядом зашептал Васька. — А музыка лежит, прикрытая каким-то тряпьем. Вот и взял, а плыть с нею — одно горе… Тихо у фрицев. А ружье еле выдернул. Потопил, и каску тоже. Там… — и он кивнул в сторону реки.
— Давай спать, — Костя боялся, что их разговор могут услышать.
На переднем крае по-прежнему было тихо, словно все онемело и вымерло.
Невероятные превращения бывают с людьми. Годами привыкаешь видеть человека одним и вот открываешь в нем что-то другое, неожиданное. Злой оказывается добрым, трусливый — смелым, или наоборот. И тогда ты ломаешь голову: что же произошло? И твой хороший знакомый на поверку оказывается не столь уж тебе знакомым.
Старший сержант Шашкин с наступлением весны стал неузнаваемым. Чем ближе был день выпуска, тем душевнее относился Шашкин к Алеше, да и к другим курсантам. Теперь он даже посмеивался над усердными служаками из новичков. И не любил вспоминать о нарядах вне очереди, которыми он еще недавно так щедро награждал курсантов.
На глазах переменился старший сержант. Но перемены были чисто внешними. Алеша догадывался, что творилось в душе у Шашкина. Шашкин боялся, что ему отомстят, когда все станут равными по званию. И еще вопрос, будет ли он лейтенантом. Особых склонностей к наукам Шашкин не имел. Привилегий для себя ему приходилось добиваться лишь безупречной службой.