Три яйца, или Пистолет в задницу
Шрифт:
Взглянул вокруг,
взглянул вокруг
и не увидел друга.
И вспомнил вдруг,
и понял вдруг,
что умер друг вчера...
И вновь идем,
куда, Бог весть,
по одному и вместе.
Кто хочет влезть,
кто хочет влезть,
тот уважает лесть.
Кто хочет есть,
забыв про честь,
поет под дудку песни.
Кто хочет сместь,
кого-то сместь,
тот почитает месть.
Вот
вот так плывем
по направленью ветра.
Поем и пьем,
пьем и поем,
другого средства нет.
Вперед идем,
вперед идем,
бредем по миллиметру,
в надежде, что,
в надежде, что
вдали забрезжит свет.
16-17 ноября 1979
И СМЕХ, И ГРЕХ
Татьяне М-вой
Пляшет кровь в моих костях,
бикса тихо что-то шепчет.
На фокальных плоскостях
мы проводим с нею вечер.
Тускло светит ей на грудь
абажур в старинной раме,
освещая нужный путь
меж приятными чертами.
Этот путь я прохожу
осторожно и с опаской.
Под окном хохочет шут
смехом дьявольским под маской.
То ли призрак. То ли Бог.
Страх вселяющие тени.
Властных рук и страстных ног
рушится переплетенье.
Заходили ходуном
лики тварей в божьей пасти.
Блики, наполняя дом,
вьют улики против страсти.
Смех уже не смех, а плач.
Нет, не плач, а снова хохот.
Колченогий слон-палач
запустил в окошко хобот.
Слон смеется злей и злей,
хобот рвется в наше ложе.
И уже не хобот - змей.
И уже не слон, а лошадь...
Все померкло вдруг, Фантом
удалился, Тихо стало.
Только слышен за окном
смех осиплый и усталый.
Но бессилен жалкий смех
против страсти жадной пылкой.
Робкий боязливый грех
воссиял улыбкой зыбкой.
Пляшет кровь в моих костях,
бикса взглядом что-то шепчет.
На фокальных плоскостях
нонсенс - все слова и речи.
Москва, Беляево, 2-3 декабря 1979
* * *
Счастье тихо село на пол
и заснуло крепким сном.
Воск свечи слезами плакал,
плакал дождик за окном.
Плакал Бог. От божьей грусти
загрустили облака.
Мы печаль в окошко впустим
на мгновенье. На века.
От нахлынувшей печали
будем плакать я и ты,
отмечать за чашкой чая
эфемерность красоты.
Наши письма, наши песни
будем долго вспоминать.
А потом с тобою вместе
сядем
Ничего не скажем больше.
Перестанет плакать Бог,
перестанет плакать дождик.
Страсть коснется наших ног...
Черт запляшет в звездной бездне,
и завязнет хвост в пыли.
Бог по лестнице небесной
спустится на дно земли.
Зарезвятся на кровати
Коломбина и Пьеро.
Вскрикнет птица, и на платье
упадет ее перо.
Ткань из простенького ситца
чувственно ужалит шмель.
Вольно перышко вонзится
в платья радужную щель.
И прольется на перины
ало-алое ситро.
И смущенно Коломбина
поглядит в глаза Пьеро.
И заплачут в голос оба.
Умер Бог! Как не рыдать?!..
У заоблачного гроба
тихо будет счастье спать.
13 декабря 1979
* * *
Я привык не делать ставки
и живу без сожаленья.
В общежитье "Менделавки"
приезжаю для общенья.
Для общенья с тем, кто,
кто мне мил и кто приятен.
Я хожу, как управдом,
по жильцам с мероприятьем.
Я не верю чудесам,
не ношу казенный китель.
И навряд ли кто-то сам
посетит мою обитель.
Дом от дум в тумане, как дым,
весь пропитан перегаром.
Ухожу я молодым,
возвращаюсь старым-старым.
И сидит на люстре горе,
горе бьет - хозяин пьет.
Знаю я, что пьющих море!
Пьющий, тот меня поймет.
Я привык не делать ставки
и живу без сожаленья.
В общежитье "Менделавки"
приезжаю для общенья.
декабрь 1979
РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ
Елене Л-ко
Каждый век, столетий сто,
всякому известно,
наступает рождество,
ночь любви и детства.
Для детей, смеясь, кружит
праздничная вьюга.
Санта-Клаус в дом спешит
к маленькому другу.
Но рождественская ночь
ночь двух юных судеб.
И ночи такой точь-в-точь
никогда не будет.
Улица белым бела
от лихой метели.
Святы пылкие тела
в елочной постели.
Хвоя трепетно дрожит,
девственностью вея.
Ночь блаженства ворожит
сказочная фея.
На столе хмельной зимы
догорают свечи,
выхватив из царства тьмы
головы и плечи.
Поцелуй, как-будто плот,
вниз плывет по телу,
девичью волнует плоть
робко и несмело.