Три жемчужины: Иссык-Куль, Валаам, Сплит. Где и как отдыхали советские люди
Шрифт:
И теперь осужден без вины.
…Бедных судьба не щадит,
Кто от нее защитит?..
…Взял меня царь Николай
И заковал без суда.
В дальний, неласковый край
Шел я босым в холода.
Бил нас жестокий конвой,
Чудом остался я цел.
В Омске, в темнице сырой
Месяцев
Гнали пешком нас в Сибирь,
В этот огромный пустырь,
И запрягали людей
В сани, как лошадей…
Но даже в тюрьме, где
…Мы живем в окруженье штыков,
В окруженье жестоких псов,
И в груди моей дым печали,
А в ушах перезвон оков.
Не смолкает голос акына:
Я бросаю вызов судьбе,
Я пускаю песню в полет,
Песня даже в тюрьме живет.
Этой песне неведом страх.
Со слезами на скорбных глазах
Сотни узников слышат песню –
Слышит русский, киргиз и казах.
Пусть по камерам песнь летит –
Страж за нею не уследит.
…Здесь в неволе бок о бок со мной
Много русских с такой же судьбой.
Словно братья, делим друг с другом
Хлеб с водой и горе с бедой.
Поэт признается:
…Мне комуз мой снится во сне.
Этот сон о родной стороне,
Без комуза я, как без сердца,
Помоги, всемогущий, мне…
…Меня томили в кандалах,
Но не замкнули гордых уст.
В железом скованных руках
Звенел и плакал мой комуз.
Токтогулу удается бежать из тюрьмы. Помогают ему в этом русские братья:
Наш Токо, ты из ссылки беги.
Обрети, говорили, свободу,
Вольный сокол, попавший в силки,
Улети, говорили, к народу.
Чтобы я не зачахнул в печали
И вернуться на родину мог,
Эти люди однажды сломали
Кандалов моих ржавый замок.
Дали в руки комуз мой еловый,
Провели по тропе потайной,
И
Произнес мой Семен дорогой:
– После века неволи тяжелой
Справедливое время придет.
Белый царь будет сброшен с престола
И цепей наших бремя падет.
…Был Семен мой джигитом удалым.
Мне письмо к перевозчику дал он
И сказал: уходи поскорей!
Опасайся людей – не зверей.
Восемь дней по лесам пробирался,
На девятый я вышел к реке.
Русский лодочник мигом собрался,
Перевез меня на челноке.
И, сказав: «Обошлось, слава богу!»,
Русский денег мне дал в дорогу…
Но долог был путь до дому.
…А теперь я в степи брожу
И дрожу от ночной росы,
А когда к жилью подхожу –
На меня бросаются псы.
Я в лохмотьях плетусь, как тень,
Я в худые лапти обут,
И во рту ни крохи весь день,
Если люди не подадут.
По камням ступаю с трудом,
С каждым шагом всё громче стон,
Ведь на четверть века
Я неправедным осужден…
…Весь город я исколесил –
Ночлега нет и хлеба нет.
Я песни пел и есть просил,
Но брань звучала мне в ответ…
…Бредет униженный поэт,
Переживая свой позор,
И вспоминает ясный свет
Родных небес, родных озер… [3]
Но не одна «брань» звучала в ответ. Кстати, киргизы очень гостеприимные люди. Юрий Фадеев писал о них: «Гостеприимство было и есть отличительной чертой киргизского народа и одним из прекрасных народных обычаев. Всё лучшее, что находилось дома: еда, постель, а также всеобщее внимание домочадцев посвящали гостю. Киргизы говорили: «Коноктуу уйде кут бар» – «Гость – благодать дома». Гостями могли быть: случайный путник – «кудай конок» или приглашенные – «коноктор». Если к юрте подъезжали всадники, то обязательно к ним навстречу выходили хозяева и помогали спуститься с коня, приглашали в юрту. У киргизов не принято было с ходу задавать вопросы, расспрашивать о цели приезда. Гостю предоставляли ночлег, а хозяин отвечал за сохранность вещей и за фураж для лошадей, принадлежащих гостям» [4].