Три женщины, три судьбы

Чайковская Ирина Исааковна

Тургенев, герой панаевского повествования, выступает как некое «бродильное начало», запускающее движение сюжета. За его спиной вырисовываются Василий Петрович Боткин и Павел Васильевич Анненков, также не из числа «любимчиков» А. Я., правда, не в такой степени, как Иван Сергеевич. Их присутствие в «романе о Тургеневе» должно показать сплоченность «темных сил», тянущих редакцию «Современника», в лице Некрасова и Панаева, к разрыву с демократами («семинаристами», как презрительно они называют Добролюбова и Чернышевского) и с народом.

От них, этих «старых друзей», исходят всевозможные «сплетни» и злокозненности, и простодушные Некрасов и Панаев, по слабости и верности старой дружбе, порой поддаются на их коварные провокации. На фоне Тургенева и Компании Некрасов и Панаев выступают как герои-резонеры, на словах опровергающие «неправду», а на деле часто попадающие в ее тиски, что неизменно находит у рассказчицы извинение и оправдание. Героями

без страха и упрека выступают в «романе» Панаевой Николай Добролюбов и Николай Чернышевский, олицетворяющие для писательницы «новый тип» людей и отношений [72] .

72

Роман «Что делать?» Чернышевского, опубликованный в «Современнике» в 1863-м году, был к тому времени Панаевой давно прочитан и усвоен.

Семейные коллизии этого романа очень напоминали ее собственные. Благодаря замужеству, ей удалось спастись от деспотичной матери. Как и Вера Павловна, она ушла от мужа к его другу при сохранении добрых отношений между всеми тремя. Разница была в том, что в случае Панаевой ни тот, ни другой не были «новыми людьми». Странно, что в литературе не поднимался вопрос об Авдотье Панаевой как О возможном прототипе героини Чернышевского.

2.2. Кем это написано

К этому имени обращаюсь не в первый раз, как и к имени Тургенева. Но в первый раз соединяю Панаеву и Тургенева в одной работе. Сложность в том, что обоим сочувствую. А они — гениальный писатель, мягкий и великодушный человек, и красавица со сложной судьбой, крутого и прихотливого нрава, с едким писательским пером, — они друг друга почему-то сильно не любили. На вопросе почему останавлюсь в своем месте.

Итак, Панаева Авдотья Яковлевна. Дочь актеров Императорской сцены Брянских, в 1839-м году ставшая женой Ивана Ивановича Панаева, небогатого дворянина, до невозможности ветреного и к семейной жизни мало расположенного. Иван Иванович подвизался на журналистской ниве, был вхож в кружок Белинского, куда привел и своего друга, молодого, но уже изрядно потрепанного жизнью, начинающего поэта и журналиста Некрасова. Панаев и Некрасов — с благословения Белинского — затеяли возобновить пушкинский «Современник»; первый номер выкупленного ими у Плетнева журнала вышел в 1847-м году. Примерно в то же время Авдотья Панаева склонилась на долгие уговоры Некрасова, ни на шутку в нее влюбленного, и стала его гражданской женой. Такое положение не могло не вызывать пересудов и сплетен — все трое проживали в одной квартире, где одновременно располагалась редакция журнала.

Положение Панаевой было щекотливым, но все искупали страсть Некрасова, посвященные ей стихи, возможность писать и печататься в «Современнике». Даже судя по некрасовским стихам, их совместная с Панаевой жизнь была не безоблачна: у обоих были тяжелые характеры и раны на душе. Некрасов ревновал, хандрил, а мучили друг друга они оба. К сожалению, у нас нет их переписки — все письма (за исключением двух маленьких ее записочек) были ею сожжены.

Собственно говоря, у Авдотьи Яковлевны было много причин публично излить свою душу, рассказать о тех страданиях, которые принес ей брак с неверным и пустоватым Панаевым, и долгая, изнурительная с обеих сторон связь с Некрасовым. После смерти Панаева в 1862-м году Авдотья Яковлевна, не дождавшись предложения от Некрасова, выходит замуж за секретаря редакции «Современника» Аполлона Головачева, у них рождается дочь. Записки свои Панаева пишет в конце 80-х годов, незадолго до смерти в 1893-м году. Однако, как кажется, пишет она воспоминания не с целью поведать «историю своей жизни», а с желанием заработать на кусок хлеба — они с дочерью после ранней смерти Головачева сильно нуждаются. Нельзя не обратить внимание на то, что о своих личных отношениях — с Панаевым ли, с Некрасовым и впоследствии с Головачевым — мемуаристка умалчивает. Некрасова и Панаева, принесших ей много горя, не чернит. Главный удар в книге приходится на Тургенева.

2.3. Как это написано

Панаева — писатель опытный. Ее первое произведение, повесть, «Семейство Тальниковых (1848) понравилось Белинскому и не было пропущено цензурой из-за изображения «деспотизма родительского» (эта, по-видимому, автобиографическая тема будет возникать в ее писаниях снова и снова). Затем на волне обновления жизни и бурного чувства, охватившего ее и Некрасова, они написали подряд два романа «Три страны света» (1848–1849) и «Мертвое озеро» (1850–1851). Романы писались спешно, дабы заменить не пропускаемые тупыми, но ушлыми цензорами произведения с намеком на злободневность. Некрасов, как рассказывает Панаева

в тех же «Воспоминаниях», ночами «начитывал» литературу о разных странах и потом писал куски о приключениях героя. Авдотье Яковлевне доставались части, где действие протекало в Петербурге. Ее голос ясно слышен в описаниях петербургских де-гей и мастеровых, в шутливо-сентиментальных объяснениях героя и героини. Странно, что роман «Три страны света» выходит без имени Панаевой, автором называется один Некрасов. Странно и несправедливо! [73] Рассказы и повести Панаевой печатались в журнале под псевдонимом Н. Станицкий. Это был секрет полишинеля. В одном из писем Толстого Некрасову (за 1857 год) сказано, что он «еще не прочитал повести Авдотьи Яковлевны». То, что Толстой собирался эту повесть прочитать, — знак хороший. Толстой тогда и Жорж Санд не жаловал!

73

Из письма Некрасова Тургеневу 12 сент. 1848: «Если интересно также, то узнайте, что я пустился в легкую беллетристику и произвел, вместе с одним сотрудником, — роман в 8-мь частей и 60 печатных листов, который и печатается уже с X книжки» (Переписка Некрасова, т. 1, стр. 378).

В «Воспоминаниях» мы имеем дело с автором, поднаторевшим в создании одним-двумя штрихами точных и часто выразительных портретных характеристик. Самое же, на мой взгляд, главное достижение Панаевой-писательницы — мастерское владение диалогом. Диалог в ее книге — господствующее средство выражения мысли.

Нет, не прошли для нее даром молчаливое, но зоркое наблюдение за завсегдатаями литературных гостиных в обеих столицах, опыт собственного салона в их с Панаевом петербургском жилище, а также пребывание в раскаленной от споров атмосфере редакции «Современника». Говорю «молчаливое наблюдение» по двум причинам. Панаева, по ее собственному признанию, высказываться вслух не любила, делала это в редких и, можно сказать, крайних случаях. Вторая же причина та, что в литературных гостиных ее юности витийствовали такие проповедники, как Белинский, Грановский, Герцен. Блестящие ораторы, мыслители, к тому же мужчины. Женщины, жены и подруги, как правило, сидели рядом как слушательницы и, возможно, вдохновительницы. Панаева и была такой слушательницей.

От природы умная и способная, образование она получила самоучкой, «посредством чтения». Закончив всего-навсего императорское театральное училище, где не давали никаких положительных знаний, умудрилась научиться французскому и прекрасно овладеть своим родным языком. Чуковский пеняет ей на незнание орфографии: Некрасову, видите ли, приходилось исправлять ее ошибки. Не думаю, что Некрасов этим занимался, над текстом корпели «переписчики». А вот что слогом она владела блестяще — видно и слышно каждому читателю ее мемуаров.

В «романе о Тургеневе» некоторые выпады против писателя звучат весьма правдоподобно. Чуковский не зря пишет о том, что Панаева многое запомнила, вплоть до отдельных слов. Мемуары писались спустя несколько десятилетий после событий. Поэтому неудивительно, что запомнившееся слово часто попадало в иной контекст, меняло свой адресат, иногда с точностью «до наоборот». Вот пример [74] . Да, Тургенев называл диссертацию Чернышевского «мертвечиной», но потом защищал ее автора от нападок Дружинина, и уже последнего клеймил этим страшным для живых словом. Все это прослеживается в письмах. Панаева же основывается не на переписке и даже не на дневнике, который, сколько знаю, она не вела. Она доверяет своей памяти и тому образу «героя» (Тургенева, Белинского, Некрасова), который сложился в ее сознании за долгие годы. В ее «романе о Тургеневе» разговоры ведут не живые Некрасов, Белинский и Тургенев, а литературные персонажи, в уста которых Панаева-писательница вкладывает соответствующие ее представлениям высказывания.

74

Тургенев у Панаевой говорит о «семинаристах»: «Меня страшит, что они внесут в литературу ту же мертвечину, какая сидит в них самих».

Она как умелый драматург выстраивает диалоги, в которых каждый из героев ведет свою партию. Нужно сказать, что «партия Тургенева» на несколько тонов смещена по отношению к оригиналу. Увы, таким его видела Авдотья Яковлевна. Вот Панаева пишет: «Тургенев в это время (конец 1850-х гг. — И. Ч.) наслаждался вполне своей литературной известностью, держал себя очень величественно с молодыми писателями и, вообще, со всеми незначительными лицами». Это высказывание Панаевой перекликается с язвительной репликой умирающего Добролюбова, пишущего из Дьепа Некрасову (1860): «…да ведь и Вы же далеко не Т., которому каждую зиму надо справить сезонник литературный».