Три женщины в городском пейзаже
Шрифт:
Тася молча вздыхала и снова гладила Лиду по голове.
В ту ночь они напились. Еще бы – бутылка водки и половина бутылки коньяка для практически не пьющих женщин доза огромная! Уснули одетые, на диване.
Первого отлеживались у телевизора. Ели подвядшую праздничную еду, молчали, что-то вспоминали, даже смеялись и снова плакали.
Второго Тася опорожняла холодильник – в помойку безжалостно летели оставшиеся пироги, салаты, подсохшая утка. А Лида плакала, плакала, без остановки и перерыва. Вот и все, кончилась
Если бы не Тася, тогда бы она точно не выжила. Тася жила у нее четыре месяца. И каждый день повторяла:
– Лидушка, дай мне честное слово. Если я тебе надоем – гони в тот же день. Поверь, я не обижусь!
Жить было трудно, даже невыносимо. Приезжала свекровь, садилась напротив и пристально разглядывала невестку, словно ища в ней причину, почему ее сын Сережа ушел. Лида отворачивалась к стене. Свекровь молча вздыхала. Тася уходила на кухню и отчаянно гремела посудой.
– Рожать надо было, – вдруг сказала свекровь. – Был бы ребеночек, он бы никогда не ушел. Ты знаешь Сережу.
– Знаю? – рассмеялась Лида. – О чем вы? Как выяснилось, я Сережу совсем не знаю!
– Надо жить, Лида, – сказала свекровь. – Это не горе, поверь. Надо жить, надо работать. Работа спасает! Да и потом, – запнулась она, – ты еще молодая. Встретишь хорошего человека и, глядишь, устроишь свою жизнь.
– Спасибо, – отрезала Лида. – Хорошего я уже встретила.
И вдруг визиты свекрови и ее «утешения» прекратились – уже облегчение. Потом узнала – Тася запретила ей приезжать. И та согласилась. Все было понятно: сын ей ближе, да еще нужно было начинать дружить с новой невесткой.
Пролетели каникулы, и Лида пошла на работу.
Ту зиму она старалась не вспоминать – как пережила ее, как выжила, где брала силы?
В конце января муж забрал вещи – Лида, по счастью, была на работе, встретила его Тася.
В тот день Лида навсегда распрощалась с надеждой – с надеждой, что Сережа вернется.
– Он что-то сказал? – тихо спросила она.
Покачав головой, Тася вздохнула:
– Что ему сказать, Лидушка? Ему же стыдно. Поэтому и молчал. Молча собрался, оставил ключи – там, в коридоре, на тумбочке. В общем, будем жить дальше.
Жили, куда деваться. Жили. Зима была холодной, снежной, метельной – передвигаясь по улицам, народ жался поближе к домам. От ветра срывало шапки, плотный тяжелый снег залеплял нос и глаза.
А весна пришла неожиданно рано, словно, сжалившись, природа спешила обрадовать.
Маме Лида все рассказала только весной. Странно, но Ольга Ивановна не удивилась и не расстроилась. Как будто знала заранее, что так все будет.
Потом закрутили экзамены, школьный ремонт, составление планов на следующий учебный год. В августе Лида и Тася поехали в дальнюю деревню к отцовским приятелям, за тридевять земель, в Тверскую область. Странно, но знакома Лида с ними не была – в деревню отец ездил с Тасей.
Ехали
Пятнадцать лет назад Дима и Маша, абсолютно городские жители, купили дом в глухой деревушке – сущие копейки, кто здесь покупает? И удивительно легко оставили город, квартиру и удобства. Город, в котором родились и прожили большую половину жизни.
– А все надоело! – смеялась розовощекая, полная, уже похожая на местную жительницу Маша. – Все, понимаешь? Запахи эти, магазины. Вечная суета – успеть, достать, дотащить. А здесь… – Маша мечтательно огляделась. – Ну ты и сама видишь: тишина и покой. В общем, счастье.
И правда – места там были сказочные: густой хвойный темно-зеленый бор «обнимал» деревушку Кротовку с одной стороны, а белый, полупрозрачный березовый лес – с другой. За березняком шло необъятное поле, за полем чистейшая, полная рыбы и раков речка Залужка.
Как и положено, Повиловы завели огород.
– Бились с ним года три, пока что-то выросло, – рассказывала Маша. – А сейчас все свое – картошка, капуста, морковь. Ягоды, яблоки, сливы. Я Димку называю Мичуриным! – хохотала она, с любовью поглядывая на молчаливого мужа.
За домом стоял курятник и клетки с кроликами. В соседнем селе – подумаешь, пять километров! – брали молоко и сметану. Грибов было море – Дима водил в заповедные места. Возвращались с корзинами белых, другие Дима не брал – несерьезно.
Собирали лесную малину, мелкую, но невозможно ароматную. Увидев поломанные кусты, Дима присвистнул:
– Топтыгин!
– Медведь? – испугалась Тася.
– А ты думала! – усмехнулся хозяин. – Здесь тебе, мать, не Подмосковье! Здесь глушь – и медведи, и кабаны, и лисы, и зайцы!
Лида с Тасей испуганно переглянулись.
Хозяева их не мучили – еще бы, столько дел! Делая заготовки на долгую зиму, Маша возилась в огороде и на кухне, а Лида сносила их в погреб. По вечерам варили варенье – яблочное, сливовое, малиновое, и от запахов кружилась голова.
Лида просыпалась рано, Тася еще спала. Одевалась, влезала в калоши – роса – и уходила в лес. Собирала цветы – ромашки, васильки, колокольчики, пижму, шалфей. Бродила по кромке поля.
Маша радостно вскрикивала и принималась за разборку трав: это от живота, это от горла, а это – от головной боли. Пучки и букетики перевязывали бечевкой и подвешивали в сени на просушку.
В Москву Повиловы приезжали редко, раза два в год. Маша смеялась, что стала настоящей деревенской жительницей: «От машин шарахаюсь, толпы боюсь, от выхлопов задыхаюсь».