Три женщины
Шрифт:
Меж тем, по совету своего бывшего начальника, директора банка, Амедео написал письмо Муссолини с просьбой разрешить ему уехать на работу в Уругвай, добавив, что после смерти Чезаре Муссолини сам просил Амедео считать его, Муссолини, своим защитником и обращаться к нему за помощью в любую минуту.
Муссолини свое слово сдержал, и Амедео дали разрешение на выезд в Уругвай. Бывший начальник Амедео помог ему получить работу в уругвайском отделении итало-французского коммерческого банка.
Использовав свои старые связи, Маргарита получила аудиенцию у хорошо знакомого ей миланского кардинала, которого попросила в случае чего вступиться за ее дочь и внуков. Кардинал пожевал губами и, покосившись на своего секретаря, сказал Маргарите, что не сможет исполнить ее просьбу.
Начальник
Муссолини обошел письменный стол, побарабанил по нему пальцами, подошел к окну и посмотрел на площадь под балконом. Опять Маргарита. Как она ему осточертела! Сколько ей уже? Пятьдесят пять? Нет, пятьдесят восемь. Конечно, пятьдесят восемь.
— Пусть убирается ко всем чертям, — глухо сказал Муссолини.
— Дуче…
— Что еще?
— А багаж?
— Я же сказал, пусть убирается ко всем чертям. — Муссолини, насупив брови, повернулся спиной к начальнику тайной полиции.
В ноябре 1938 года Маргаритин шофер отвез ее на пограничную станцию рядом с Иль Сольдо, где она быстро прошла таможенный досмотр. Никто не касался ее чемоданов и не задавал никаких вопросов. Маргарита села в машину, пересекла границу, и шофер помог ей подняться в вагон поезда на Женеву.
21
Месяц спустя корреспондент «Нью-Йорк миррор» в Париже сообщил:
«Маргарита Царфатти, тициановская красавица, которая была путеводной звездой Муссолини, когда он восходил к вершине власти, приехала сегодня ночью в Париж, вероятно, в связи с антисемитской кампанией в Италии…» [259]
— Меня не выслали. Я могу вернуться в Италию сегодня же. Пожалуйста, подчеркните в своих статьях, что меня не выслали, — твердила Маргарита журналистам, так как все-таки волновалась за Фьяметту и не хотела раздражать Муссолини.
259
«Маргарита Царфатти… кампанией в Италии…» — Мерилл Мюллер, «Неарийская помощница Дуче отрицает, что она в ссылке», «Нью-Йорк миррор», 31.12.1938.
Более того, она отклонила предложение крупной американской газеты купить ее мемуары и постаралась, чтобы Муссолини об этом узнал. Она напрасно старалась. Муссолини дал указание внешней разведке следить за каждым шагом Маргариты и регулярно передавать ему все ее интервью и все публикации.
Итак, Маргарита стала беженкой.
В отличие от миллионов других беженцев она поселилась в дорогом отеле в центре города, ни в чем себе не отказывала, Париж был по-прежнему очарователен, ее старые друзья Колетт и Жан Кокто были среди первых же ее гостей. Казалось бы, грех жаловаться, а Маргарита чувствовала, что Европа горит у нее под ногами и надо бежать в Америку.
Она снова начала писать письма американским знакомым, умоляя держать в секрете ее просьбы о помощи. «Я и мои дети, и их супруги, и их дети — все мы католики. Но я, как и мой покойный муж, еврейского происхождения, поэтому и меня, и моих детей, и детей моих детей считают евреями (…) Я не знаю (…) что будет с моими деньгами, домами, земельными участками (…) пойти против моего же детища — фашизма, как бы он ни деградировал (…) я не могу, я все еще привязана к нему, как, пусть блудному, но любимому сыну!» [260] Маргарита просила подыскать ей в Америке преподавательскую должность или найти издателя, для которого она может написать книгу об императрице Австрии Марии-Терезе [261] или об испанской королеве Изабелле [262] . Она, видимо, забыла, что в 1492 году королева Изабелла вышвырнула из Испании всех евреев. Маргарита нервничала, в ожидании ответа
260
«Я и мои дети… любимому сыну!» — Ф. Каннистраро и Б. Салливан, стр. 522.
261
Мария-Тереза (1717–1780) — австрийская императрица.
262
Изабелла Кастильская (1451–1504) — королева Испании.
Прокуренный двухкомнатный гостиничный номер был набит евреями, еще недавно составлявшими гордость европейской культуры, которые, как и Маргарита, давно успели забыть о своем еврействе, а теперь им напомнили о нем. В салоне у Альмы эти недавние космополиты, они же — «граждане мира», чувствовали себя, как во временном убежище после вселенской облавы. Так же чувствовала себя там и Маргарита.
Что толкнуло Маргариту, принявшую католицизм, вспомнить о еврействе? То же, что и всех евреев, принявших другие вероисповедания. Она, как и они, первый раз в жизни ощутила себя жертвой, страдающей вместе со своим народом. Господи, но какой же народ считать своим? Итальянский? Еврейский?
«Когда я ее встретила первый раз, — записала Альма в своем дневнике, — она была некоронованной королевой Италии. Теперь она стала коронованной королевой беженцев: по привычке самоуверенна и оживленна, несмотря на гложущую ее горечь. Она ненавидит даже воспоминание о своем романе с Муссолини. А о ней только и говорят, что она бывшая любовница Муссолини» [263] .
И эта «бывшая любовница» и «королева» теперь искала общества сородичей по несчастью. Ее все больше тянуло к евреям, особенно не забывшим о своем еврействе, не сменившим веру. Маргарита тоже вспомнила о своих предках, и в еврейской газете, выходившей в Париже, описала родословную своей семьи. Эта же газета напечатала ее очерк об Амедео Модильяни, где Маргарита подчеркивала еврейское происхождение художника.
263
«Когда я ее встретила… любовница Муссолини» — Альма Малер, стр. 192, 286–287.
Многие еврейские беженцы из Италии останавливались в дешевом отеле «Лотти». Но Маргариту, привыкшую к роскоши, дешевизна отелей уже не смущала, а к итальянским евреям ее, естественно, тянуло больше, чем к евреям из других стран, и она к ним зачастила.
А итальянские евреи не забыли, что Маргарита Царфатти была не только любовницей Муссолини, но и главной фашисткой, и, когда она приходила, «вокруг нее образовывался вакуум. Она сидела одна за столом, делая безуспешные попытки вызвать наше соучастие ради общей еврейской солидарности» [264] , — вспоминал один из очевидцев.
264
…«вокруг нее… солидарности» — Ф. Каннистраро и Б. Салливан, стр. 524.
Маргарита мучительно пыталась понять, почему никто не хочет считать ее своей. Для католиков она — не католичка, для итальянцев — не итальянка, для евреев — нееврейка. Куда же ей деться? Какому Богу молиться? Где искать прибежища? Кто над ней сжалится?
Даже чиновники госдепартамента США, которым Маргарита напомнила о своем еврействе, когда просила въездную визу, не сжалились над ней и визы не дали, после того как посоветовались с итальянским издателем-антифашистом, который сказал: «Лучше спасти бедного еврея, чем идеолога фашизма».