Три женских страха
Шрифт:
О, черт… как же горят щеки, словно он мне надавал по лицу, а не словесно размазал… Какой стыд… Мало того, что он все понял, так еще теперь я выгляжу в его глазах ревнивой брошенкой! Он видел, что я плачу! Он понял, что я всю ночь рыдала! Кошмар…
– Что ты молчишь, Аля?
Он никогда не звал меня по имени… И назвал-то по-особенному, как никто. Обычно все звали меня Сашей, Сашкой, Сашурой, папа – Кнопкой или Пигалицей, а если сердился – Александрой. Но вариант «Аля» никто никогда не применял.
– Что я должна сказать? – собрав
– Скажи, что ты сожалеешь о своем поступке и не будешь стараться подчинить меня своим капризам.
– Капризам?!
– Назови иначе, – спокойно попросил Акела, усаживаясь в глубокое белое кресло в углу комнаты.
– А с чего вы вообще решили, что я хочу какого-то внимания от вас?!
– Малыш, ты забываешь, что я старше тебя почти вдвое.
– Это не делает вас вдвое умнее и проницательнее!
Акела расхохотался:
– А ты молодец, умеешь кусаться.
– Больно надо!
Он вдруг стал очень серьезным, легонько хлопнул ладонями по подлокотникам:
– Все, хватит. Ты молодец, Аля, умеешь за себя постоять. А теперь давай по-взрослому. Если ты себе что-то придумала, мой тебе совет – забудь, так будет проще и тебе, и мне. Ты ведь понимаешь, ты ж неглупая девушка – никто никогда не даст нам быть вместе. Даже если я захочу.
С этими словами он встал и вышел из комнаты, прихватив пустой стакан.
Я замерла, не в силах смириться с тем, что он сказал. Последняя фраза пригвоздила меня окончательно – «даже если я захочу»…
Он не хочет иметь со мной ничего общего – ничего! Он сам, сам сказал это. Что ж, ладно! Я тоже гордая. Переживу как-нибудь.
С этого дня атмосфера в доме стала напряженной. Акела по-прежнему был рядом, но я теперь вела себя так, словно не вижу его и не слышу. Нет, я не грубила, не огрызалась – я установила между ним и собой невидимую стену из стекла, сквозь которую звуки долетали еле-еле, а никакие прикосновения были вообще невозможны. Так мне намного легче. Акела чувствовал напряжение, но ничем не выказывал своего отношения к переменам.
Мне сняли гипс и разрешили ходить с палкой, но я стеснялась этого, а потому сидела дома и совершала круги только по комнате – до пелены в глазах. Близились экзамены и выпускной, но я этого не замечала. Мне уже не хотелось ни суеты с платьем, ни вечера – идти на него со мной будет некому, папа уехал по настоянию врачей долечиваться в санаторий, а тетя Сара уже вряд ли приедет из своего маленького городка – не захочет. Она так и заявила, внезапно собрав вещи, мол, все, хватит с меня, дети выросли, я вам не нужна больше, дайте спокойно умереть. Вот так… И что, все явятся с родителями, а я одна? Или – что еще хуже – с Башкой и Гамаюном или с кем-то еще из папиных отморозков! Вот будет радости у директора…
Выход из ситуации подсказал, как ни странно, Акела.
Я уже успела сдать основную часть экзаменов, оставался последний –
– Когда выпускной? – поинтересовался он, садясь по привычке на перила.
– А что? – не отрывая взгляда от формул, отозвалась я.
– Я же должен освободить вечер, – таким тоном, будто это подразумевалось сразу, произнес Акела, и я подняла голову:
– Что, простите?
– Аля, ну хватит. Просто скажи, какого числа выпускной.
– Я не иду.
Он понимающе усмехнулся:
– Конечно, накажи всех своим отсутствием – то-то девчонки порадуются!
– Чему порадуются? – не поняла я. Меня уже начала злить эта его игра в загадки.
– Тому, что на вечер не явилась самая красивая девушка, – совершенно серьезно сказал Акела.
Я растерялась – а как еще можно было среагировать? Я никогда не считала себя красивой. Да, меня трудно назвать страшненькой или даже просто немиловидной, но и очевидной журнальной красоты во мне тоже нет. Да, шикарные черные кудри, длинные черные ресницы и большие карие глаза – но длинноватый нос с горбинкой и узкие губы. Да, хорошей формы грудь, тонкая талия, стройные ноги – но при этом маленький рост. Словом, до какой-нибудь Клаудии Шиффер далековато. Меня это не особенно заботило, но из уст взрослого мужчины прозвучал комплимент, значит, что-то во мне все-таки есть.
– Ничего страшного, как-нибудь переживут.
– Аля, я серьезно. Такой вечер в жизни один, не пропусти, потом жалеть будешь.
– А смысл? Все пойдут с родителями, а я?
– А ты с кавалером, – улыбнулся он. – Утрешь нос всем.
– Вам-то это зачем? – хмуро спросила я, не принимая шутки, да и не понимая, если честно, шутка ли это была.
Акела помолчал несколько минут, стряхнул с рукава спикировавшую с крыши муху и уронил:
– У меня не было выпускного.
– Почему?
– Идем чаю попьем, расскажу, – вздохнул он, спрыгивая с перил, и протянул мне руку, помогая встать.
Мы спустились в кухню, Акела сам заварил чай и сел за стол напротив меня. Я обняла свою большую чашку с изображением лондонского Тауэра – кто-то привез отцу, а он отдал мне, не любил больших чашек, зато я пила только из таких. Акела молчал и смотрел куда-то поверх моей головы.
– Знаешь, Аля, бывают моменты, о которых жалеешь всю жизнь, – вдруг произнес он, и я вздрогнула. – Ты вот еще недолго живешь, и то, наверное, жалеешь о чем-то.