Три зимовки во льдах Арктики
Шрифт:
Незачем было подвергать риску жизнь людей, без которых можно обойтись во время дрейфа.
После всестороннего обсуждения из старой команды «Седова» я решил оставить Соболевского, Полянского, Буторина, Шарыпова, Всеволода Алферова и Шемякинского.
Судовой врач «Седова» Александр Петрович Соболевский не был полярником. Этот рейс был первым его рейсом в царство льдов и полярной ночи. Зато он прошел великолепную жизненную школу в армии: восемь лет прослужил Александр Петрович лекпомом в пограничных частях на южной границе СССР. И теперь, попав в новые, необычные для него условия, он
С первых же дней дрейфа энергичный судовой врач с большим рвением организовал профилактические меры против цинги. Среди этих мер наибольшую популярность завоевали «витамины Соболевского», история которых теперь широко известна. Находчивый доктор забирал у кладовщика горох, размачивал его, клал в теплое место, и горошины давали ростки. Эти крошечные бледно-зеленые листочки таили в себе чудодейственную целебную силу: они содержали витамин С. Проросший горох входил в обязательное меню зимовщиков, и этому они обязаны в значительной, мере сохранением своего здоровья.
Мы познакомились с Соболевским на строительстве аэродромов. Высокий, плечистый зимовщик с черными усами энергично орудовал ломом, разбивая торосы. Я сначала не поверил, когда мне сказали, что это доктор: остальные врачи предпочитали сидеть в снежном домике у теплого камелька и ждать, пока к ним обратятся за помощью. Кипучая натура Соболевского не мирилась с таким образом действий, и он работал наравне со всеми, хотя как врач отлично знал, что это вредит его больному сердцу.
На строительстве аэродромов я познакомился и с другими седовцами - Буториным, Шарыповым и Алферовым. Все они были совершенно разными людьми, и у каждого были свои достоинства.
Тридцатилетний матрос Дмитрий Прокофьевич Буторин обладал наилучшими качествами бывалого помора; настойчивостью, упорством, трудолюбием. Светловолосый, голубоглазый, кряжистый, он как будто бы сошел с полотна художника, изображавшего собирательный тип северянина. Арктика - его родная стихия. Начиная с четырнадцати лет, он вместе с отцом охотился на морского зверя. Много раз попадал в снежный ураган, много раз боролся со льдами. И теперь, в тридцатиградусныи мороз, он расхаживал по аэродрому в одном ватничке и незлобиво трунил над мерзляками, то и дело бегавшими греться.
Работал Буторин быстро и хорошо, так что им можно было залюбоваться. Всегда чисто выбритый, всегда аккуратно одетый, он сохранял армейскую выправку, приобретенную за годы службы в пограничных войсках.
Такой человек был кладом для зимовки. На него можно было положиться в самую трудную минуту, и я без колебаний занес его в список будущего экипажа «Седова».
Из него вышел прекрасный боцман, а потом и четвертый помощник капитана «Седова».
Двадцатитрехлетний кочегар Николай Шарыпов, самый молодой из седовцев, привлекал всеобщее расположение своей жизнерадостностью и какой-то особенной юношеской ловкостью. Его мальчишеское лицо с задорной прядкой светлых волос во время работы горело жаром. Он не хотел и слышать об эвакуации. Уже 12 апреля он принес заявление, которое я сохранил:
«Прошу оставить меня на зимовку, так как я желаю остаться до конца рейса и довести в порт судно.
К сему кочегар 1-го класса Шарыпов».
Сообразительный и любознательный,
Машинист Всеволод Алферов внешне был полной противоположностью Коле Шарыпову. Он стремился сохранить солидность, приличествующую его званию, делал все не спеша, добротно и ладно, слов лишних на ветер не бросал и даже старался говорить баском. Но в его живых, острых глазах сверкала та же ненасытная жажда знаний, и можно было ручаться, что он не захандрит.
Радист «Седова» Александр Александрович Полянский, которого мы звали запросто «дядя Саша», был хорошо знаком всем участникам дрейфа. В свободные часы он иногда ходил в гости на соседние корабли и балагурил там с приятелями. Встречали его чрезвычайно радушно: в запасе у него всегда был добрый десяток занятных историй. Когда же запас истощался, ему не стоило труда тут же придумать и пустить в ход новые рассказы.
Свое дело Полянский знал в совершенстве. Он быстро и умело устанавливал связь с любой радиостанцией. Для дрейфующей зимовки радиосвязь - вопрос жизни и смерти. Нетрудно понять, что мы все были кровно заинтересованы в том, чтобы Александр Александрович остался на корабле.
Когда мы заговорили насчет этого, Полянский задумался, поглаживая отросшую за зиму русую бороду. Потом он взглянул на меня своими ясными, чуть-чуть раскосыми глазами, приоткрыл рот и показал пальцем:
– Зубы вот порастерял на зимовках. Девятнадцать зубов вставлять надо...
Я молчал, выжидая, что Александр Александрович скажет дальше. Он заговорил, немного окая, медленно и рассудительно:
– Боюсь, как бы последних не решиться... Да... А насчет этого - что ж... нельзя бросить ледокол без связи... Душа у меня есть... Не каменный, понимаю...
Я с облегчением вздохнул и горячо поблагодарил Полянского. Теперь мы могли безбоязненно дрейфовать на север, хоть до самого полюса. Что бы ни произошло, связь с берегом будет обеспечена.
На «Седове» следовало оставить одиннадцать человек. Старых седовцев было шестеро. Я - седьмой.
Надо было отобрать из числа садковцев и малыгинцев еще четырех боевых, проверенных работников, в первую очередь из молодежи.
Кого, избрать старшим помощником? Ответить сразу на этот вопрос было нелегко. Выбор кандидата на эту должность решал во многом успех предстоящей борьбы со льдами: старший помощник - это правая рука капитана, хозяин большого и сложного корабельного имущества, строгий блюститель порядка дисциплины, организатор всех судовых работ.
Старшим помощником капитана был назначен Андрей Георгиевич Ефремов. Говоря формально, Андрей Георгиевич попал в дрейф случайно: он не числился в штате экипажей, будучи лишь руководителем практики студентов. Поэтому он имел полное право претендовать на первоочередную эвакуацию самолетом. Но, как и подобает настоящему моряку-полярнику, он не счел себя вправе покинуть караван до тех пор, пока его знания и труд были необходимы. И он принял мое предложение - перейти с «Малыгина» на «Седов» и остаться до конца дрейфа. Последующие события показали, что этот выбор был безошибочен.