Три
Шрифт:
– Он хотел сказать, что я ребенок. Он хотел сказать только это...
– Может, если бы ты перестала вести себя как...
– Шон! – Я повернулась к нему, показывая вперед. – Иди найди остальных. Мы идем следом.
Шон завел сцепленные в замок руки за шею, потом раздраженно опустил их вниз.
– Хорошо.
В следующую секунду он исчез за стеной травы и дождя.
Сделав глубокий вдох, чтобы набраться терпения, я присела на корточки рядом с Ребеккой.
– Дай посмотрю твои руки.
Она продолжала прижимать руки
Я потерла грудь, пытаясь разогнать внезапную тяжесть.
– Просто он волнуется за тебя.
– Он меня ненавидит, – сказала она так тихо, что я едва расслышала.
Я схватила ее костыли, чтобы чем-нибудь занять руки. Ребекка этого не говорила, но я знала, что в своих страданиях они винит нас. В сотый раз я повторила себе, что с нами ей было лучше, чем с ФБР, что мы бы не стали возить ее повсюду или выставлять напоказ, для того чтобы убедить население не связываться с сопротивлением. Но видя, как она сидит в грязной луже, с натертыми до красноты руками, даже не пытаясь заслонить лицо от дождя, я не могла не усомниться в себе.
Но это не значило, что я позволю ей сдаться.
– Вставай, – велела я. – Хватить себя жалеть.
– Прости?
– Ты меня слышала. Вставай.
Ребекка не отреагировала, но затем, видя, что я не отступаю, выхватила костыли из моих рук. Почти не поморщившись, она закрепила костыли вокруг локтей.
– Это не так-то просто, если ты не заметила, – сказала она.
Я знала, что это так. Знала, что это убивало ее, и мне до боли хотелось все исправить. Но я также знала: если она хотела выжить здесь, нельзя сдаваться.
Я поборола сочувствие, съедавшее меня изнутри, и выгнула бровь:
– Каждую ночь сбегать из закрытого учреждения, чтобы развлекаться с охранником, тоже непросто.
Ее бледно-голубые глаза расширились.
– Эмбер...
– Тебе нужно вернуться в мини-маркет. – Я отодвинулась. – Шон проводит тебя...
– Эмбер. – Она показывала на мешок для мусора, который я положила на землю рядом с собой. – Радио!
Красная лампочка сменилась зеленой. Горловина мешка раскрылась, когда я положила его, и теперь радио отбрасывало бледно-зеленые отсветы на черный пластик. В ту же секунду я подхватила свою ношу. Меня переполняло желание ответить, но я знала, что не могу: дождь испортит аппарат.
– Пойдем.
Мгновенно прикинув последствия, я рванула к ближайшему дому, крепко прижав радио к груди, не желая пропустить первый сеанс связи с отрядом Такера. Насколько мы знали, они были единственными, кто мог рассказать постам сопротивления о том, что случилось с убежищем.
Оказавшись под крышей каменного крыльца, я торопливо вытащила серебристый ящик из мешка и поставила его на грязный цементный пол. На верхней крышке скопились капли воды, и я безуспешно попыталась вытереть их рукавом.
Подошла запыхавшаяся Ребекка. Она не привыкла так быстро передвигаться
– Ты знаешь, как пользоваться этой штукой?
– Да.
Теоретически. Хотя Чейз объяснил мне каждый шаг, никогда раньше я не пользовалась любительским радиоприемником. Мне захотелось, чтобы с нами был кто-нибудь еще.
– Тогда ответь! Быстрее! Иначе ты пропустишь вызов!
– Посматривай вокруг.
Я отцепила черный ручной микрофон, распутала провод, закрученный вокруг ручки. Лампочка перестала мигать.
– Нет.
Я удостоверилась, что ручка повернута на нужную частоту, и нажала кнопку с надписью «Входящая передача», молясь о том, чтобы не оказалось слишком поздно.
– Алло, – попыталась я. – Вы здесь? Алло?
– Что случилось? – спросила Ребекка.
– Давай же. – Я еще раз нажала кнопку приема вызова. И еще. – Пожалуйста, будь там.
– Что-то ты не торопишься отвечать, – раздался приглушенный голос маминого убийцы.
Выдохнув, я уселась на каменный пол. Лицо Ребекки застыло в сердитой гримасе.
– Ну а ты не торопился выходить на связь. – Мое горло сжалось, как всегда, когда я разговаривала с Такером Моррисом. – Все идет хорошо?
– Ага, – он помолчал. – Пока все хорошо. Извини, что не мог позвонить раньше. Возникли некоторые сложности со связью.
В его голосе слышалось какое-то уныние, сказавшее мне о том, что случилось что-то плохое. Мы не могли обсуждать это на открытой волне. Хоть это и была старая частота, которой МН больше не пользовалась, она была не защищенной. Они могли слушать.
– Ну, как там дела?
Я сомневалась, что за те дни, которые мы провели вдали от городов, многое изменилось, но у нас не было возможности узнать, если произошло что-то важное. Наш любительский приемник не был настолько мощным, чтобы прослушивать все частоты ФБР, а поблизости не вещали новостные станции, чьи сигналы мы могли бы поймать. Здесь, в Красной зоне, очень легко было почувствовать себя оторванными от мира.
– Ох, знаешь, – сказал Такер. – Никто не хочет тихо-спокойно помирать с голоду. Каждому надо стонать и рыдать по этому поводу.
– Тогда, наверное, им стоит пойти с тобой, – ответила я. Присоединиться к сопротивлению. Перестать жаловаться и сделать что-нибудь.
– Ха, – язвительно сказал он. – Тогда о чем они станут ныть?
Действительно, мало кто сопротивлялся МН, потому что все боялись. Требовалось нечто большее, вроде исправительной школы и смерти мамы, чтобы страх превратился в гнев. И тогда ты мог бороться.
– Вчера мы проезжали одно место, которое выглядело по-другому, – продолжал Такер. – Прикинь, в начале улицы у них стоит знак «законопослушный квартал». Как будто они этим гордятся или вроде того. Это место выглядело хорошо, по крайней мере то, что мы увидели. Аккуратные дома. Мы видели даже группу детей в школьной форме.