Трибуле
Шрифт:
Их смерть не может залечить двойную рану его сердца…
Жилет любила Трибуле! Жилет любила Манфреда! Эти две реальности казались королю очевидными.
Напрасно он показал Жилет истинное лицо Флёриаля: презренный шут, а Жилет увидела в нем только своего отца!
Напрасно Манфред грубо оскорбил юную девушку перед многочисленной толпой… Во взгляде Жилет король прочел любовь… И король увидел, что его чувства презирают!.. Его, настоящего отца, отвергли.
Эти два чувства – любовь и отцовская привязанность – вели между собой своеобразную борьбу, о которой
Будем справедливы: Франциск I был убежден, что чувственная любовь была подавлена отцовским чувством. По крайней мере, он так думал. Возможно, это мнение опровергала жгучая ненависть к Манфреду, которая росла с каждой минутой.
И когда он говорил о наказании Манфреда, отважного оборванца, наглеца, бунтаря, то король, несомненно, преследовал в этом молодом человеке любовника той, кого король сам любил… Франциск по характеру был грубым.
Под брильянтовым лоском своих представлений, под пышностью своих претензий на высокое искусство и поэзию в нем скрывался военный человек. Из него делали тенора, а он был солдафоном.
Как и всем властным грубиянам всех времен и всех народов, Франциску женский вопрос казался очень простым. Он полюбил женщину? Он ее взял. Он разлюбил женщину? Он ее пнул ногой в неизвестность. Возникли какие-то препятствия между ним и его пассией? Король убирал эти препятствия.
Кем была эта Жилет в глазах героя Мариньяно? Маленькой девчонкой, игрушкой.
Да, у короля вспыхнула страсть к ней. Сопротивление этой девчонки раздражало короля. Он старался убедить себя, что чувство его было отцовским. И, чтобы быть справедливым, надо признать: вполне возможно, король искренне верил в это, хотя он не умел читать в своей душе.
И вот когда король поверил, что нашел окончательное решение, он ни на секунду не подумал, что готовит нечто чудовищное, как не сделал этого в тот момент, когда решил предупредить Феррона об измене Мадлен и собственноручно передать тому ключ от дома, где совершалось прелюбодеяние.
Наутро он вызвал к себе трех верных рыцарей.
Эссе, Сансак и Ла Шатеньере, едва вылечившиеся от полученных ран, провели ночь в Лувре, впрочем, как и большинство других придворных, которые намерены были защищать короля в случае возвращения толпы агрессивных нищих.
Неразлучная троица приветствовала короля, который, казалось, вполуха слушал их слова, а сам, удобно устроившись в большом кресле, о чем-то размышлял.
Неожиданно король спросил:
– Ла Шатеньере, как тебе понравилась герцогиня де Фонтенбло?
– Сир, – ответил Ла Шатеньере, – я нахожу ее очень красивой…
– Очень красивой! – утвердительно кивнул король. – Верно. А ты, Сансак?
– Сир, я нахожу ее восхитительной.
– Восхитительной… И это не преувеличение… А ты, Эссе?
– Мои глаза, сир, все еще ослеплены ее великолепием.
– Очень хорошо. Итак, вы все трое согласны, что прекрасная герцогиня достойна любви?
На этот раз придворные с беспокойством переглянулись. Возможно, они поспешили, и следовало сказать, что в красоте Жилет нет ничего особенного? Но откуда им знать,
К счастью, его величество сам вывел их из затруднения.
– Хорошо, – сказал он, – это доказывает, что у вас верный глаз в этих делах. А теперь слушайте хорошенько. Я даю за герцогиней земли моего домена в Фонтенбло и намерен как можно быстрее выдать ее замуж.
Беспокойство придворных сменилось изумлением… Стало быть, новоявленная герцогиня не является королевской любовницей? Или, вернее, она ему уже надоела?
– Я ищу мужа для герцогини, – продолжил король, вставая с кресла, – и хотел бы видеть ее супругом одного из вас троих…
– Сир! – в один голос вскричали обескураженные придворные.
– Да, да! Это будет один из вас… Кто? Пока еще не знаю… Надо, чтобы претендент кое-что доказал…
– Сир! Мы на все готовы ради такой чести…
Король с минуту помолчал, а потом равнодушно произнес:
– Герцогиня де Фонтенбло выйдет замуж за того, кто доставит мне, живым или мертвым, бродягу, которого зовут Манфредом!
Все трое поклонились и засыпали короля словами благодарности, но Франциск прервал их:
– Господа, я дал слово и назад его не возьму! Тот из вас троих, кто доставит мне этого мерзавца, станет супругом герцогини.
– Сир! Когда прикажете отправляться на поиски?
– Немедленно! – ответил король.
Вечером того же дня трое друзей соблюлись поужинать в корчме Девиньер.
Заведение это располагалось в самом центре парижской жизни, то есть в конце улицы Сен-Дени. Содержали его супруги Грегуар. Муж, человек немного раздражительный и сварливый, тучный, постоянно крутился у огня огромного очага, на котором жарилась разнообразная дичь. Он был хорошим хозяином, по крайней мере, соответствовал тому, что обычно понимают под таким определением: старался продавать вино как можно дороже и не вмешиваться ни в какие дела, по крохам увеличивавшие его состояние. Жена его, мадам Грегуар, была приветливой матроной со сверкающим взглядом, очаровательно пышными формами, роскошными округлостями, но без чрезмерности, хотя кое-какие излишества можно было найти повсюду: на щеках, на подбородке, у локтей, на ее белых, всегда обнаженных руках.
В корчму часто заходили, чтобы выпить анжуйского вина, ставшего модным благодаря Рабле. Супружеской паре был дарован дьяволом отпрыск. Хотя ему было уже пятнадцать лет, выглядел он на двенадцать: довольно тщедушный, хилый, тощий, неудавшийся, но пройдошистый, как обезьяна. Его звали Ландри, но посетители харчевни, вдохновясь его маленьким ростом, придумали мальчишке прозвище: Ландри Ламповое Донышко.
Итак, этим вечером в корчме Девиньер за бутылкой анжуйского сидели Сансак, Ла Шатеньере и Эссе. В заведении был общий зал: большой, красивый, с медными украшениями, обставленный столами с вощеными столешницами и резными табуретками. Но были в заведении и отдельные комнатки, предназначенные для посетителей, предпочитавших напиваться в уединении. Вот в одном из таких кабинетов и устроилась после окончания своей службы в Лувре неразлучная троица.