Трибунал для судьи
Шрифт:
Ступицын сжег все мосты, снял овечью шкуру и теперь превратился в обыкновенного уголовника. Впрочем, я неправильно выразился! В необыкновенного уголовника! В бандюгана-консультанта по вопросам борьбы с правоохранительными органами. Даже если это не он нажал на курок в момент смерти Шилкова, он все равно – убийца. Он убил Челпанова. Своего коллегу, человека, который остался предан ему до гробовой доски. Теперь, когда Ступицына и Гурона не связывает с Терновым ни собака, ни приезд Виолетты, не исключено, что они решат покинуть город. Они это
Эти негодяи, словно репей за штанину, постоянно цепляются за чьи-то души. Сейчас у них в залоге очередная. Пащенко хорошо сказал. Немку нужно спасать. И делать это нужно прямо сейчас, пока эта беспредельная братва из нее всю кровь не выпила.
Город перекрыт. Земцов работает уже и без наших звонков. Куда двинутся Ступицын с Гуроном? Им было бы проще, не будь у них на руках Штефаниц. Она – как визитная карточка для первого попавшегося милиционера. Пока я тупил, размышляя о дальнейших действиях, Пащенко уже принял решение. Лера!
Вот самый лучший способ укрыться от посторонних глаз и сесть на телефон. Когда все адреса под контролем, самое удобное – осесть в съемной квартире проститутки.
– На вокзал, – сказал Вадим. – Лера наверняка там.
Но мы опоздали. Приведенная Пермяковым подружка Кременцовой и одновременно коллега по нелегкому девичьему труду пояснила:
– Лерку знакомый мент час назад снял. Похоже, ее «субботник» ожидает. Где-то она очко пронесла…
Вполне милая и безобидная трактовка ситуации.
– Куда обычно Лера ведет клиентов? – завис над проституткой Пермяков.
– А я почем знаю? – Та отвела глаза и стала что-то искать в сумочке. Искала нарочито долго, будто пачка сигарет, которую она вынула, лежала не на самом верху, а на дне, среди презервативов и тубусов губной помады.
– Слушай, милая… – Пермяков посмотрел по сторонам, словно собирался сделать какую-то гадость. – Ты хочешь остаток дней смотреть искоса, низко голову наклоня? Я ведь тебя отвезу сейчас в гараж, зажму голову в тиски и буду бить резиновым шлангом по голой заднице до тех пор, пока не вспомнишь – «почем»!
Пащенко кашлянул. Жрица любви этот кашель восприняла по-своему.
– Господи боже! Я думала – зажму голову в тиски и… Зачем шлангом-то?! Вон девятиэтажка стоит, напротив вокзальных часов! Тридцать первая квартира!
– Все правильно. – Пермяков повернулся ко мне. – Бармашов мне этот адрес и называл.
– А чего раньше молчал?! – возмущенно прошипел Вадим, шагая к машине.
– Проверить нужно было. А то у нас что-то в последнее время слишком много проколов происходит…
В подъезде Пащенко сориентировался первым.
– Я – на лифте. Вы – пешком.
Ждал он нас этажом ниже восьмого.
– Дверь металлическая, – сообщил Пащенко. – Открывается, понятно, наружу. Внутри слышны движения. О жильцах не может быть и речи, раз квартира снята под притон.
Дверь сейчас никто ни под каким предлогом не откроет. Хоть провода режь, хоть соседку проси
Едва мне пришла в голову эта мысль, как Пермяков стал снимать куртку.
– Сверху спускаться – засекут. Нужно подниматься с седьмого этажа. В детстве я так делал, когда ключи терял. Правда, этаж был – второй. Эх…
У меня внутри все похолодело. Не от того, что я представил висящего между небом и землей бывшего сокурсника, а от его – «э-э-эх»… Более обреченного произношения я не слышал. Его никто не просил. Но он знал, что сделать невозможное должен именно он. Поэтому и не стал дожидаться нашего «совещания». Быстрее всех догадавшись, что нужно делать, он тут же стал снимать куртку. Честно говоря, я надеялся, что дома не окажется соседей. Тех, что находятся этажом ниже, под тридцать первой квартирой.
Черт! Щелкнул замок, и после коротких переговоров молодой здоровый мужик впустил нас внутрь своего жилища.
Я уже не раз убеждался, что самое страшное в нашей профессии – привязанность к интересам дела. Будь то дела судьи или следователя прокуроратуры. За стремлением найти и восстановить справедливость забывается не менее важное. Никто из нас, в том числе и Пермяков, не подумал о том, что у него одного дома двое детей. Мужики на такой работе забывают обо всем, кроме самой работы. Женщина так никогда не поступит. У нее иная шкала ценностей. Чаще всего – с более разумными делениями. Пермяков полез вперед, потому что ему первому пришла в голову мысль. И он знал наверняка, что если он промолчит, то на балкон будет карабкаться тот, кому эта мысль придет во вторую очередь. И если случится непоправимое, то Пермяков потом всю жизнь будет мучиться. Трусом быть всегда легче. Но, струсив раз, перестаешь быть строгим с самим собой. Есть ли для мужчины более строгое наказание?
– Ты только вниз не смотри, – советовал слегка порозовевший Пащенко. – И перчатки не снимай. Мы сейчас дверь будем ломать, поэтому на балкон они обращать внимания не будут. Только не суйся туда! Только не суйся…
Пермяков вышел на балкон и засунул пистолет за пояс. Теперь оставалось встать на перила. А потом – самое трудное. Ему нужно было в прыжке успеть зацепиться за ограждение балкона этажом выше…
Слегка пошатываясь на ветру, он смотрел вверх на металлический каркас балкона. Он был уже там, наверху.
Держась за стену, он согнул ноги в коленях…
Прыжок!
Сверху посыпался снег. Если сейчас начнется движение вниз, значит, руки не смогли найти спасительного выступа.
Когда он повис, крепко уцепившись за металлический прут, я почувствовал, как по моей спине течет пот.
– Матерь божья… – пробормотал хозяин квартиры. – На хер вам все это нужно?
Пермяков висел и улыбался. Сукин сын!
– Я назову его Акелой.
– Кого?! – Краска сползла с лица Пащенко, и сейчас он был бледен, как саван.