Тридцать лет на Старой площади
Шрифт:
Именно от системы шел дух чванства и агрессивного авторитаризма, свойственный некоторым членам руководству и характерный для его стиля в целом. От системы передавались неуважение к людям, к подчиненным, а иногда откровенное хамство, которое позволяли себе иные наши «вожди». От системы вела происхождение чугунная ограниченность, которой была заклеймлена немалая часть нашего «начальства». Наконец, от системы брала начало атмосфера духовной духоты и двоемыслия, которая доминировала во многих кабинетах на Старой площади и оттуда разливалась по всей стране.
Если Суслов обладал квазимонополией в вопросах идеологии и культуры, то почти такой же привилегией в своих сферах стали пользоваться Андропов, Громыко, Устинов. В международных вопросах они образовали некое содружество-триумвират, отдельно собираясь, обычно в «ореховой комнате», для выработки единого мнения, вслед за чем кто-нибудь из них должен был «поработать» с Леонидом Ильичом.
Каждый из «тройки»
Устинов, по общему мнению, обладал большим организаторским талантом, рекордной трудоспособностью (в командировках, на испытаниях поднимал «своих людей» в 5–6 утра и работал до позднего вечера, а в ЦК трудился с 9 утра до 10–11 вечера) и был зациклен на укреплении военной мощи СССР («Иначе будет другая война, мы снова пострадаем», — говаривал он).
В этом триумвирате, безусловно, выделялся Андропов, и не только способностями: его преимуществом была широкая информированность и во внутренних, и в международных делах. Мне кажется, что Юрий Владимирович в какой-то степени драматическая фигура.
Прекрасно осведомленный о положении в стране [195] , видящий, как все глубже проникают бациллы разложения, как некогда «бетонные» опоры превращаются постепенно в труху, он, бессильный что-то предпринять, в течение семи-восьми лет вынужден был оставаться пассивным наблюдателем [196] . А когда, наконец, положение изменилось, Юрий Владимирович был уже слишком источен болезнью.
У Андропова, несомненно, существовали и реформаторские намерения. По его инициативе (и при активном участии Горбачева и Рыжкова) были созданы группы из партийных, хозяйственных работников и ученых для оценки сложившегося экономического, социального и политического положения и разработки путей дальнейшего развития страны. Он не раз повторял в узком кругу, что «нам нужно работать и работать, чтобы иметь хотя бы просто социализм». Вопреки, а может, именно благодаря своему венгерскому опыту, он, по свидетельству академика А. Чубарьяна, подчеркивал: «Я абсолютно убежден, что необходимы глубокие изменения в отношениях с социалистическими странами. Мы не можем и дальше держать над ними хлыст». Андропов — и это подтверждается документами и свидетельствами очевидцев — был горячим сторонником разрядки и считал, что необходимо сделать все, чтобы положить конец гонке вооружений.
195
Маркус Вольф передает, что в разговоре в узком кругу Андропов «был откровенен относительно упадка Советского Союза, начало которого… он обозначал вторжением в 1968 году в Чехословакию» (Marcus Wolf. With Anne Me Elvoy. Man Without Face. Spumaster. — P. 219).
196
Разумеется, в смысле конструктивных мер. Тупиково-охранительную «работу» он выполнял: с именем Андропова связаны гонения на диссидентов, помещение их в психиатрические больницы. Именно по его инициативе, как пишет Маркус Вольф, Сахаров был сослан в Горький, а Солженицын лишен советского гражданства (Marcus Wolf. Man Without Face. — p. 218).
Бывший посол СССР в Берлине В. Кочемасов рассказывал, что, когда его назначали на этот пост на смену предшественнику, который любил «повелевать», — Андропов ему сказал: «Нам нужен новый посол в ГДР, а не колониальный губернатор».
Возможно, завесу приоткрывают и свидетельства Маркуса Вольфа, основанные на беседах с Юрием Владимировичем. В книге «Человек без лица» он пишет, что Андропов «размышлял относительно возможности социал-демократического «третьего пути», прокладываемого отдельными кругами в ГДР… Он выражал надежду на приспособление каким-то образом общественной собственности к свободному рынку, так же как на политическую либерализацию» [197] .
197
Marcus Wolf. With Anne McElvoy. Man Without Face. — P. 217
В недавнем интервью «Комсомольской правде» Вольф вновь утверждает: «Понимание необходимости того, что в системе надо что- то менять — и менять серьезно — у него (Андронова. — К. Б.) было. Андропов делал ставку не только на Горбачева, по в том числе и на него. Называл Юрия Владимировича «так сказать, духовным отцом» Михаила Сергеевича, Вольф заявляет, что «идеи экономических реформ, политических преобразований — все у Андропова уже было. Это
198
Комсомольская правда. — 1998. — 29 янв.
199
Marcus Wolf. Маn Without Face. — P. 218, 225.
Горбачев, который, по его словам, был «хорошо знаком с Юрием Владимировичем», считает: «…он, как и Хрущев, не пошел бы далеко… Но тем не менее он многое стимулировал в нашем дальнейшем развитии» [200] . Первые его шаги, однако, были выдержаны большей частью в административном стиле [201] . Впрочем, и следующее руководство начинало с антиалкогольной кампании. Да, наверное, он не стал бы Горбачевым. Но не мог ли он превратиться в российского Дэн Сяопина? Этот вопрос, думается, остается открытым.
200
Независимая газета. — 1992. — 11 нояб.
201
Правда, по данным ЦРУ, в результате кампании по укреплению дисциплины производительность труда в промышленности в 1983 г. возросла на 3,2 процента (CIA Directorate of Inlerligence, Gorbachev’s Economic Agenda: Promises, Potentials and Pitfalls, An Intelligence Asessment. — 1985. — Sept. — P. 10).
Несмотря на сильные качества всех членов «тройки», их непомерно возросшее влияние, их полный контроль в своих епархиях, само это «содружество», внутри которого, надо думать, отношения должны были строиться на взаимных компромиссах и без адекватно критического отношения друг к другу, не отвечали государственным интересам и не всегда благоприятно сказывались на принимаемых решениях.
Одним из таких плохо обдуманных, порочных решений и был ввод войск в Афганистан. Это, пожалуй, последнее столь серьезное решение доперестроечного руководства партии и государства в международных делах. И в нем явно просматриваются недуги его самого и всей системы.
6. Миссия в Степанакерте
22 февраля 1988 г., примерно в шесть или в семь часов вечера, на моем служебном столе зазвонил телефон первой, главной правительственной связи (АТС-1). На другом конце провода был неожиданный собеседник — М.С. Горбачев. Хорошо помню одну из первых его фраз: «Карен, тебе надо будет поехать в Степанакерт. Народ там разбушевался». Я попробовал возразить: «Но, Михаил Сергеевич, ведь я не говорю по-армянски и мне, наверное, не удастся найти общий язык с карабахцами» [202] . Горбачев произнес раздосадованно: «Что же вы, армяне, все не знаете своего языка. Вот и Георгий (Шахназаров, помощник Горбачева. — К. Б.) тоже ссылается на это».
202
Я имел в виду, что в Нагорном Карабахе, где «разбушевавшийся народ» встал на защиту своих национальных интересов, мне вряд ли простят забвение языка отцов и уже это обрекает на неудачу.
Я решил, что надо соглашаться: повторять свой аргумент, хоть он и казался мне бесспорным, нет смысла. Эго — чего мне особенно не хотелось — могло быть воспринято и как проявление трусости, как уклонение от сложного и, возможно, небезопасного поручения. Горбачев закончил наш разговор словами: «Возьми с собой кого хочешь и поезжай». Так началась моя миссия в Степанакерте, благодаря чему я вновь, через 43 года, вступил на землю своих предков.
Сейчас лишь скупые газетные информации изредка напоминают о нагорнокарабахской проблеме и связанном с нею конфликте. Тогда же это было поистине революционное событие для страны. Впервые возникло массовое национальное движение, бросившее вызов узаконенному политико-административному устройству, монополии партии и государства на политическую деятельность, на постановку принципиальных вопросов общественной жизни. Недооцененное властью, оно оказало серьезное, не соразмерное с масштабами Нагорного Карабаха влияние на развитие событий в Закавказье и даже за его пределами. А в подходе союзного центра к карабахской проблеме проявились многие характерные черты его национальной политики в перестроечную пору.