Тридцатилетняя война
Шрифт:
Преданная могущественными князьями, всё благосостояние которых зависело только от неё, свобода Германии осталась под защитой небольшого числа владетелей, для которых она едва ли имела серьёзное значение. Владения и высокие звания убивали мужество; отсутствие их порождало героев. Если Саксония, Бранденбург и другие земли робко удалялись от боя, то князья Ангальтские, Мансфельд, принцы Веймарские и другие проливали свою кровь в яростных битвах. Герцоги Померанские, Мекленбургские, Люнебургские, Вюртембергские, имперские города Верхней Германии, которым самое имя властелина империи искони внушало ужас, боязливо уклонялись от борьбы с императором и, втайне ропща, покорились его сокрушительной руке.
Австрия и католическая Германия нашли в герцоге Максимилиане Баварском столь же могущественного, сколь дальновидного и мужественного защитника.
Следуя в течение всей этой войны одному тщательно продуманному плану, никогда не колеблясь между интересами своего государства и своей религией, никогда не раболепствуя пред Австрией, трудившейся для создания его величия и трепетавшей пред его спасительной рукой, Максимилиан был достоин не из рук произвола получить титулы и земли, послужившие ему наградой. Остальные католические князья, почти сплошь церковные владетели, недостаточно воинственные, чтобы бороться с полчищами, привлечёнными благосостоянием их земель,
Грозная монархия, созданная Карлом V и его сыном из противоестественного соединения Нидерландов, Милана, обеих Сицилии, обширных ост- и вест-индских земель, уже при Филиппе III и Филиппе IV клонилась к упадку. Быстро раздувшаяся при посредстве бесплодного золота до огромных размеров, эта монархия погибла от медленного истощения, ибо ей недоставало насущного питания государств — земледелия. Вест-индские завоевания повергли Испанию в нищету, тем самым обогатив все рынки Европы; антверпенские, венецианские и генуэзские менялы давно уже спекулировали золотом, которое ещё дремало в перуанских рудниках. Ради Индии обезлюдили Испанию, индийские сокровища расточали на обратное завоевание Голландии, на химерический проект изменения французского престолонаследия, на злополучный поход против Англии. Но гордыня этого древнего рода пережила апогей его величия, ненависть его врагов пережила его грозное могущество, и ужас, казалось, всё ещё царил над покинутым логовом льва. Недоверчивые протестанты считали, что министры Филиппа III продолжают опасную политику его отца, а в немецких католиках, подобно воре в чудотворную силу мощей мученика, жила ещё надежда на поддержку Испании. Внешний блеск скрывал раны, от которых истекала кровью эта монархия, и все были уверены в её могуществе, потому что она не изменяла высокомерного тона своих золотых дней. Рабы в своём доме и чужаки на своём престоле, призрачные короли Испании диктовали законы своим германским родичам, и позволительно сомневаться, стоила ли помощь, оказываемая ими, той позорной зависимости, ценою которой германские императоры покупали их содействие. Судьбы Европы решались за Пиренеями невежественными монахами и придворными интриганами. Но и в период глубочайшего распада должна была оставаться грозною держава, которая не уступала никакой другой по размерам, была верна — если не из твёрдой политики, то по привычке — всё той же государственной системе, обладала испытанными армиями и превосходными полководцами, прибегала там, где войны было недостаточно, к кинжалу бандитов и умела пользоваться своими официальными посланниками в качестве поджигателей. Всё, что она потеряла в трёх странах света, она теперь старалась наверстать на Востоке, и вся Европа попала бы в её сети, если бы ей удался давнишний её замысел — слиться между Альпами и Адриатическим морем с наследственными владениями Австрии.
К величайшему беспокойству итальянских государств эта всех тяготившая держава проникла в Италию, где её неустанные стремления к расширению своих владений заставляли всех соседних государей трепетать за свои земли. В наиболее опасном положении находился папа, стиснутый испанскими вице-королями между Неаполем и Миланом. Венецианская республика была зажата между австрийским Тиролем и подвластным испанцам Миланом, Савойя — между Миланом и Францией. Этим объясняется уклончивая и двуличная политика, усвоенная итальянскими государствами со времён Карла V. Двойственный характер папской власти заставлял пап вечно колебаться между двумя совершенно противоположными государственными системами. Если наместник апостола Петра почитал в лице испанских государей своих покорнейших сынов, наиболее стойких защитников своего престола, то властитель Церковной области не мог не видеть в этих же государях наихудших своих соседей, опаснейших врагов. Если для первого не было ничего важнее истребления протестантов и торжества австрийского оружия, то второй имел все основания благословлять оружие протестантов, которое лишало этого соседа возможности быть ему опасным. Верх одерживало то одно, то другое соображение, смотря по тому, что больше заботило пап — светская ли власть, или же духовное владычество. В общем, однако, римская политика исходила из более непосредственной опасности, а известно, насколько страх потерять то, что имеешь, действует на душу сильнее желания возвратить себе то, что давно утрачено. Отсюда понятно, почему наместник Христа вступал в заговор с Австрийским домом с целью уничтожения еретиков и почему тот же наместник Христа вступал в заговор с теми же еретиками с целью уничтожения Австрийского дома. Поразительно переплетаются нити всемирной истории! Что было бы с реформацией, что сталось бы со свободой немецких государей, если бы у епископа римского и у римского государя были всегда одни и те же интересы.
Со смертью великого Генриха IV Франция потеряла всё своё величие и всё своё значение на политических весах Европы. Все благотворные результаты предыдущего великого правления были уничтожены в бурный период малолетства наследника. Неспособные министры, случайные создания милостей и интриг, расточили за немногие годы сокровища, накопленные мудрой политикой Сюлли и бережливостью Генриха. Кое-как защищая от внутренней крамолы свою добытую происками власть, они вынуждены были отказаться от мысли править кормилом Европы. То самое междоусобие, которое вооружило Германию против Германии, восстановило также Францию против Франции, и Людовик XIII достиг совершеннолетия лишь для того, чтобы воевать со своей собственной матерью и своими протестантскими подданными. Не сдерживаемые теперь просвещённой политикой Генриха, протестанты, усмотревшие удобный случай и возбуждаемые предприимчивыми вожаками, взялись за оружие и образовали своё собственное государство в государстве, избрав могущественный укреплённый город Ла-Рошаль средоточием своего будущего королевства. Недостаточно искусный политик, чтобы благоразумной терпимостью задушить в зародыше это междоусобие, недостаточно властный государь, чтобы держать в узде силы своего государства и править им твёрдой рукой, Людовик XIII вскоре был доведён до унизительной необходимости купить покорность мятежников огромными денежными суммами. Как ни важны были политические соображения, говорившие в пользу поддержки чешских мятежников против Австрии, сын Генриха IV должен был пока равнодушно взирать на их гибель и почитать за счастье, что кальвинисты в его стране не вспомнили в столь неудобное для него время о своих зарейнских единоверцах. Сильный характер у кормила правления сумел бы привести
Меж тем как Франция вновь падала с высоты своей славы, освободившаяся Голландия завершала созидание своего могущества. Ещё не угасло беспримерное мужество, пробуждённое Оранским домом, превратившее эту торговую нацию в народ героев и давшее ей силу отстоять свою независимость в кровопролитной войне с Испанией. Памятуя, в какой степени сами они были обязаны своим освобождением чужой помощи, эти республиканцы горели желанием помочь своим немецким братьям ради такой же победы, тем более что и те и другие боролись с одним и тем же врагом, и свобода Германии была наилучшим оплотом для свободы Голландии. Но республика, ещё боровшаяся за своё собственное существование и ценою невероятного напряжения едва справлявшаяся с могущественным врагом в своих собственных пределах, не могла дробить силы, необходимые для самозащиты, и великодушно расточать их ради чужих государств.
Равным образом Англия, хотя и увеличенная недавним присоединением Шотландии, под властью своего слабого Якова не имела уже в Европе того веса, который завоевал ей державный дух Елизаветы. Убеждённая в том, что благоденствие её острова покоится на безопасности протестантов, эта дальновидная государыня никогда не отступала от правила содействовать всякому начинанию, имевшему целью ослабление австрийского могущества. Её преемник не обладал ни умом, необходимым, чтобы усвоить этот принцип, ни силой привести его в исполнение. Если бережливая Елизавета не жалела своих сокровищ для того, чтобы помогать Нидерландам против Испании, а Генриху IV — против ярости лиги, то Яков отдал свою дочь, внуков и зятя на произвол непримиримого победителя. Изощряя свою учёность в поисках небесного источника королевской власти, этот король потерял свою власть на земле. Напрягая всё своё красноречие, чтобы доказать неограниченность королевских прав, он тем самым напоминал английскому народу о его правах и из-за ненужного расточительства лишился своей важнейшей привилегии — обходиться без парламента и подавлять голос свободы. Врождённый трепет пред обнажённым клинком отпугивал его от самой справедливой войны; его любимец Бекингем играл на его слабостях, а самодовольное тщеславие Якова дало испанскому коварству удобный случай провести его. В то время как в Германии губили его зятя и раздавали другим наследие его внуков, этот слабоумный государь с блаженным самодовольством упивался лестью, которую ему кадили Австрия и Испания. Чтобы отвлечь его внимание от германской войны, ему предложили невестку в Мадриде, и придурковатый отец сам побудил своего жаждавшего приключений сына к скоморошеству, которое привело испанскую инфанту в изумление. Испанская невеста была потеряна для его сына, как чешская корона и пфальцский престол для его зятя, и лишь смерть избавила его от опасности закончить своё мирное правление войной, вызванной только тем, что он не имел мужества вовремя пригрозить ею.
Бури гражданской войны, подготовленные его неумелым правлением, разразились при его несчастном сыне и скоро принудили последнего, после нескольких незначительных попыток, отказаться от всякого участия в германской войне, дабы усмирить в своём собственном государстве разбушевавшуюся крамолу, жалкой жертвой которой он в конце концов и пал.
Два выдающихся короля, пользовавшиеся, правда, далеко не одинаковой личной славой, но одинаково могущественные и честолюбивые, внушали тогда уважение к скандинавскому северу. За время долгого и деятельного правления Христиана IV Дания стала видной державой. Личные достоинства этого государя, превосходный флот, отборные войска, благоустроенные финансы и дальновидные союзы обеспечили его государству цветущее благосостояние внутри и уважение вовне. Швецию Густав Ваза вырвал из рабства, преобразовал её путём мудрого законодательства и впервые вывел новосозданное государство на сцену всемирной истории. То, что этот великий государь наметил лишь в общих чертах, было приведено в исполнение его ещё более великим внуком Густавом-Адольфом.
Оба государства, некогда противоестественно соединённые в одну монархию и обессиленные этим соединением, порвали эту связь во время реформации, и разрыв был началом их расцвета. Насколько пагубно было для них обоих насильственное объединение, настолько необходимы были после разделения взаимная добрососедская дружба и согласие. На обе страны опиралась евангелическая церковь; обеим надлежало охранять те же моря; общая выгода должна бы соединить их против одного и того же врага. Но ненависть, из-за которой распалась связь обеих монархий, продолжала разжигать вражду между давно разъединёнными народами. Датские короли всё ещё не могли отказаться от своих притязаний на Швецию; шведы не могли забыть былую тиранию датчан. Смежные границы обоих государств давали вечную пищу для национальной вражды; ревнивое соперничество обоих королей и неизбежные торговые столкновения в северных морях были неиссякаемым источником раздоров.
Из всех средств, которыми основатель шведской державы Густав Ваза стремился усилить своё новое создание, одним из самых действенных была церковная реформа. Основной закон государства отстранял приверженцев папизма от всех государственных должностей и воспрещал всякому будущему властелину Швеции изменять вероисповедное состояние государства. Но уже второй сын и второй наследник Густава, Иоганн, опять вернулся к папизму, а сын его Сигизмунд, занимавший одновременно и престол польский, отважился на некоторые шаги, имевшие целью ниспровержение конституции и господствующей церкви. Чины, возглавленные Карлом, герцогом Зюдерманландским, третьим сыном Густава, оказали ему мужественное сопротивление, последствием которого была открытая междоусобная война между дядей и племянником, между королём и народом. Герцог Карл, бывший в отсутствие короля регентом государства, воспользовался долгим пребыванием Сигизмунда в Польше и справедливым недовольством чинов для того, чтобы теснейшим образом привязать к себе народ и незаметно проложить своему собственному дому путь к престолу. Неудачные действия Сигизмунда немало благоприятствовали замыслу Карла. Общегосударственный сейм позволил себе отменить в пользу регента право первородства, введённое в шведский закон о престолонаследии Густавом Вазой, и возвёл герцога Зюдерманландского на престол, от которого был торжественно отрешён Сигизмунд со всем его потомством. Сыном нового короля, правившего под именем Карла IX, был Густав-Адольф, которому приверженцы Сигизмунда именно по этой причине отказали, как сыну узурпатора, в признании. Но если обязательства между королём и народом взаимны, если государство не переходит из рук в руки по наследию, как неодушевлённый предмет, то целая нация, действующая в полном единодушии, имеет право отказаться исполнить свой долг по отношению к вероломному властелину и заместить его более достойным.