Тридцатое февраля
Шрифт:
Фальшивых драгоценностей у Кравчука тоже не было.
"Утеряны золотые часы "Заря" с браслетом -- память о погибшем муже. Нашедшего прошу звонить для получения благодарности".
Часов Кравчук в последнее время не находил, а нашел бы -- продал, чтобы раздать долги.
"Студия клоунады при Московском государственном цирке объявляет набор. Прием до первого марта".
Альберт хмыкнул, что-то теплое вспыхнуло в сознании. Он переложил портфель с тяжелой, как бомба, бутылкой "Алжирского"
– - Ох! Самый лучший подарок к твоему дню рождения!
Зря квартиры не разыгрывают в спортлото. Хотя и глупо играть с государством в азартные игры (мы все-таки экономисты и соображаем кое-что), но ради ничтожного шанса обзавестись отдельной квартирой Алик билетики бы покупал. Не соображает государство, как бабки делать, а могло бы...
Он уже стоял сжатым в метро и ехал на свою Преображенку. Надо было бы выйти на Дзержинской, заскочить в "Детский мир" и купить подарок Зойке, но он протолкается битый час и все равно ничего не купит: это не игрушки, а утиль.
Голод торопил домой. Но на пересадке у эскалатора был затор, как всегда в часы пик. Алик еще лет двадцать назад читал, что скоро в Москве будут монорельсовые дороги и воздушные такси. Он проглотил голодную слюну.
2.
Ключ заело в скважине замка, который давно надо было заменить. Евгения выбежала в коридор.
– - Режь хлеб, все готово!
Держа вымазанные руки на весу, она чмокнула его в щеку. Значит, помнит. И соседей дома нет. Их часто нет, блаженство. В коридор выкатилась колобком Зойка.
– - Заяц, не подходи, я холодный. Новости в школе?
Зойка прыгала вокруг на одной ноге.
– - Одна новость отличная и одна посредственная.
– - За что посредственная?
– - За устный счет. Нас по очереди директор проверял. Мама говорит, я замедленная, как ты!
– - Я? В семье два экономиста, а дочь не умеет считать.
Алик протянул ей бутылку.
– - Тяжелая, не урони.
По случаю отсутствия соседей они выпили и ели картошку на кухне. Картошку они ели всегда, только способ приготовления менялся. Потом Евгения отнесла Зойку спать. Альберт хотел налить еще.
– - Ты меня споил. Я -- в стельку! В прошлое рождение, -- глаза у нее ехидно засветились, -- тебе было тридцать два. А сейчас? Неужели тридцать шесть? Смотри, сколько стало седых волосков! Мне надоело их у тебя выдергивать.
Упрекая Альберта в старении, Евгения утешала себя. Хотя Плехановский они окончили в один год, ее день рождения был осенью, ближайшие полгода она могла считать себя моложе. С возрастом у нее становилось больше иронии. Она совершенствовалась в поиске черт старения у других, отвлекая внимание от себя.
– - Тридцать шесть, -- продолжала она.
– - В следующий раз будет сорок. А через раз -- сорок четыре.
Этим "мы" она деликатно смягчала укор. Но направление его было ясным.
– - С чего ты взяла, что все?
– - В газетах пишут.
– - Верь больше!
Он решил, что лучшего времени ее обрадовать не будет.
– - Кстати, завтра я кладу Склерцову заявление об уходе.
Евгения смотрела на него с недоверием.
– - Шутка?
– - Серьезно.
– - Хаимов?! Неужели Хаимов не трепался тогда? Значит, сдержал обещание и берет? У него командировки заграничные... Что я говорила! Хаимов -деловой парниша. Чувство долга у него есть.
– - Чувство долгов.
– - Не смейся!
– - Он же за тобой увивался.
– - Чепуха! Ничего не было. Был только ты.
– - Жалеешь?
– - Перестань! Хаимов пойдет еще выше, пока не узнают, что его папа был Хаймович.
– - Откуда ты знаешь?
– - Привязался! Да он это всем евреям рассказывал.
– - Что-то я не слышал...
– - Русский, вот и не слышал. Сто восемьдесят-то они точно отвалят, а может, и двести. Пылесос купим... Вы подумайте! То-то смотрю, ты такой возбужденный...
– - Нет, я не к Хаимову.
– - Не к Хаимову?!
– - глаза ее расширились.
– - Мам!
– - крикнула Зойка из комнаты.
– - Зой, спи немедленно! Я занята. Альберт, не терзай душу, куда?
– - В студию клоунады.
– - Что, теперь они будут заниматься нашей экономикой?
– - Наша экономика и без них рухнет. Я учиться. На клоуна.
Она обошла вокруг стола, руку приставила к уху, отдавая честь, стукнула пятками.
– - Я с тобой как верная подруга!
– - Туда женщин не берут.
– - Ты что, серьезно?
– - Серьезно. Не берут.
– - Я не о том: ты -- серьезно? Там что, стипендия больше твоей нынешней зарплаты?
– - Не спрашивал.
– - Ах, не спрашивал! А тут платят сто пятьдесят. И с национальностью у тебя все в порядке. Дадут старшего...
– - Потом-то зарплата -- будь здоров, Жень! И гастроли за границей... Достань сигареты в портфеле! Понимаешь, я еще в детстве мечтал. Шанс раз в жизни рискнуть. Так ведь и умрем в трясине...
– - Рискнуть?
– - донесся ее голос из коридора.
– - А это что?
Она вернулась с галстуками, разметавшимися у нее по рукам.
– - Что?!
– - повторила она с отчаянием, тряхнув галстуками.
– - Твой реквизит или как там называется?! Это же наши! Хоть бы на польские разорились. Безвкусица такая, что держать противно!
Евгения швырнула галстуки на стул. В глазах ее стояли слезы.
– - Ну, чего ты?
– - растерялся он.
– - Чего?
– - Ты забыл, как стал ходить по вечерам играть в хоккей? Сколько денег вылетело на амуницию? А что говорил? Что чувствуешь силы войти в сборную. Полтора года я с Зойкой на руках помогала в нее войти. А результат?