Трилогия о Мирьям(Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети)
Шрифт:
Он откусил от яблока, прожевал и сказал:
— Когда на завтрак варили яйца, отец всегда разбивал скорлупу кольцом. Как раз по утрам на него находили странные причуды. Иногда пропускал перед кофе рюмочку и начинал извиняться, что опять подавлен своим навязчивым сном. Всю ночь напролет он блуждал по какому-то непонятному помещению — ни тебе квартира, ни зал ожидания, за окнами ни светло, ни темно. Мрачные мужчины в грязных сапогах безмолвно сидели за столами, лишь слегка шаркали ногами, песок скрежетал у них под подошвами. На шкафах и комодах лежали груды всякого хлама. Вперемешку
В такие утра глаза у отца были опухшие и в синяках; кто знает, может, его и в самом деле во сне ударяли по лицу открываемые нм дверцы шкафов и ящики комодов. Отец отводил взгляд, ему было неловко смотреть на нас.
Я жалел и стыдился его слабости. Думал, как бы ему помочь. У меня не было входа в комнату его сновидении, чтобы подмести там полы и навести порядок в шкафах. Отец жаловался, что был принужден дожидаться там — неизвестно чего. Мы уже знали, что он не выносит ожидания. Так же, как и я, — добавил Клаус возбужденно и умолк. — Мы чувствовали, что отец боится последствий своего кошмарного сна. Он предвидел какое-то событие, которое как бы висело в воздухе, не зная, что бы это могло быть.
Сочувствие внушило Мирьям беспокойство. Если бы ей дали крылья, она бы слетала в эту комнату сновидений. Что из того, что она никогда не видела отца Клауса, Все равно к нему следовало отнестись с сочувствием. Мирьям еще не знала, что никто не в силах защитить человека от самого себя. Дело ведь вовсе не в том, чтобы вымести песок из комнаты сновидений и накрепко завернуть пробки на чернильницах. Хотя внешне и казалось, что прибранное помещение уже не терзало бы Клаусова отца и не понуждало бы его к тупому ожиданию.
Мирьям сжалась в комочек, будто высказала неуместные мысли. Возможно, отец Клауса все же погиб на войне, а они тут говорят и думают о сновиденьях покойного человека. А может, вообще не пристало такому, как Мирьям, постороннему человеку копаться в потайных печалях чужого человека?
— Тебе не жалко своей матери? — перевела она разговор на другое.
Клаус сжевал пару яблок, прежде чем ответил:
— Отец всегда говорил, что мама слишком жизнерадостна для того, чтобы понять жизнь.
— Я этого не понимаю, — с сожалением призналась Мирьям.
— Да и я сам тоже, — согласился Клаус. — Отец не успел объяснить мне вещи и поважнее. Например, то, что от задуманных на будущее дел будто бы идет запах роз.
Смотри-ка, какому странному и смешному человеку довелось стать отцом Клауса.
— Временами на меня находит черная тоска, — изливал душу Клаус. — Вижу как наяву. Отец лежит в грязи, больной и жалкий такой. Пошел бы, взвалил на плечи и притащил бы сюда, отдохнуть. Только, я не знаю, где его искать.
У тебя есть тетя, — поколебавшись,
— Откуда ты знаешь про тетю? — Клаус приподнялся и сел.
— Крысы пропищали, — недовольно ответила Мирьям.
В этот миг Клаус был на одно лицо с Эке-Пеке.
— Она приходила ловить тебя, — объяснила Мирьям.
— Вот уж не дает покоя, даже под землей.
Клаус сплюнул в дальний угол.
— А как от нее отделаться? — озабоченно спросила Мирьям.
Тут уж не до шуток. В один прекрасный день тетя Клауса заявится на их улицу с тележкой, на которой будет громыхать железная клетка. Начнет орать, как сумасшедшая, что преступника надо схватить. Люди окружат развалины, вытащат Клауса, как мышонка, из подпола и посадят за решетку. Уж если сажают под замок бедных прокаженных, то что и говорить о тех, кто живет не так, как того хотят другие.
Мирьям сжала кулаки, так что ногти впились в ладони. Она оставалась загадкой для самой себя — и что за странная волна сочувствия охватила ее? Она горюет о переживаниях отца Клауса, хотя и в глаза не видела этого человека. Жалеет Клауса — но, если верить словам его тетки, в снарядном ящике понурившись сидит не тощий парнишка, а преступник. Так можно будет однажды простить и убийцу своего отца!
— Твоя тетя несла всякую чушь! — неуверенно произнесла Мирьям.
— Да, неприятность была большая, — согласился Клаус. — Я украл из школы ружье.
— Зачем?
— Меня преследовало чувство, что я должен был любой ценой защитить своего отца.
— От кого?
— Не знаю. Всюду только и говорили об убийствах. И я начал думать, что за каждым углом стоит убийца, который целится в моего отца.
— Ты что, немного рехнулся?
Клаус усмехнулся:
— Историю с ружьем раздули. Тень легла на всю семью. Меня выгнали из школы, а отца забрили в солдаты.
У Мирьям, казалось, камень свалился с сердца. Она была готова прыгать, хлопать в ладоши, петь какую-нибудь глупую песенку и дурашливо смеяться. Только равнодушие Клауса удерживало ее от этого.
— Знаешь, — вздохнул Клаус, — все это вместе, наверное, даже хуже, чем быть настоящим убийцей. Может, отец проклял меня, когда мерз где-нибудь в окопе, по колено в воде, и вынужден был в кого-то стрелять. Как знать, может, он пожалел, что я вообще появился на свет. Из-за меня он попал на фронт и вынужден был убивать людей. Он был неспособен на это, я знаю.
Клаус застонал. Он колотил кулаком по краю снарядного ящика, дубасил каблуками по торцовым доскам, извивался и метался.
— Я должен найти его! Я должен все узнать! Никто другой мне не скажет, о чем он думал!
Мирьям охватила дрожь.
— Перестань, — попросила она.
Клаус ее не слушал.
— Он мог бы предстать в образе духа и сказать правду, — сквозь всхлипывания пробормотала Мирьям.
— Ничего-то ты не понимаешь! — закричал Клаус.
Мирьям напряглась и поборола слезы. С дрожью во всем теле она недоуменно подумала, каким еще должен быть ее жизненный опыт, чтобы она смогла во всем разобраться.
— Неужели ты в самом деле не видишь во сне своего отца? — осторожно спросила Мирьям.