Тринадцать мнений о нашем пути

Романецкий Николай Михайлович

И в этом смысле национализм — как один из социальных трендов, противостоящих этой «шоковой глобализации» и объективно способствующих поддержанию разнообразия (в кибернетическом, Шенноновском, смысле) — представляется явлением вполне позитивным. На данном историческом этапе, разумеется.

Александр Житинский: Опять приходится повторять, что я не очень верю в будущее человечества. Национализм может быть ужасным без Бога и любви, а может быть прекрасен при наличии оных у отдельных людей или наций, — что труднее, конечно.

Андрей Измайлов:

Ещё раз repete: «В Риме живи, как римлянин». Продолжая ряд: в Париже — как парижанин, в Ливии — как ливиец, в Москве — как москвич, далее везде. И тогда никакого национализма, какой бы нации ты не был.

Андрей Лазарчук: Осталось только перекрасить полтора миллиарда китайцев.

Святослав Логинов: А может быть, корень всех бед в самом человечестве? Не станет человечества, не будет и бед. Мы дети разных народов и ими останемся. Главное, никакую идею не следует доводить до абсурда. Нацизм — абсурд, национализм тоже близко подходит к этой грани, но это не значит, что человек должен отказываться от собственной национальности. В конце концов, хамское безбожие советской поры, со взрывами церквей и насильственным изъятием икон у верующих, тоже был абсурдом, весьма, кстати, повредившим делу атеистического воспитания, но не отказываться же по этой причине от атеизма?

Евгений Лукин: Школу я окончил в Ашхабаде. В классе нас было одиннадцать пацанов девяти различных национальностей. Наш маленький Вавилон, как однажды выразился Рашид, сидящий сейчас в одной из туркменских тюрем. Не знаю, за что. Может, и за высказывания. Во время событий в Карабахе двое моих одноклассников (армянин и азербайджанец) пили водку и материли соплеменников (каждый — своих). Дрались в школе часто, но не помню случая, чтобы меня отлупили за то, что я русский.

Поэтому буду краток: да.

Сергей Лукьяненко: Я — всеми руками за! Только языком всемирного общения предлагаю избрать русский, напитком — квас, а блюдом — борщ.

Сергей Переслегин: Интернационализм слишком сложен, чтобы использовать его в борьбе с национальной рознью. Для этого достаточно тензорной национальной идентичности.

Вячеслав Рыбаков: С тем же успехом можно сказать, что все беды людей — от желудка. Вот вырезать всем желудки, и будет мир во всем мире.

Ну, начнут воевать за место у розетки — если, например, желудки аккумуляторами заменить…

Человек, у которого при воспитании не заблокирован в достаточной степени рефлекс агрессии, которому убийство не кажется априорно запретным действием, всегда найдет повод, из-за которого можно перебить массу народу. Потому что людям всегда будет, что делить. Потому что каждому всегда будет казаться, что ему недодали.

Вопрос лишь в том, какими способами люди делят то, что они объективно не делить не могут.

Борис Стругацкий: Национализм — это страшная штука, Вы правы. По сути своей, национализм — это слегка цивилизованная ненависть волосатого дикаря к такому же точно дикарю, но из того племени, что за рекой. Эта волосатая пещерная ненависть успела за истекшие века обрасти теоретическими вытребеньками

и красивыми словами, но ненавистью быть не перестала и продолжает оставаться опасной, как и всякая ненависть. Что бы ни говорили националисты, но национализм может быть полезен разве что во время оборонительной, справедливой, отечественной войны, да и то надо следить за ним в оба глаза, чтобы из орудия сопротивления агрессии не превратился он в орудие уничтожения и насилия.

Я не верю в сколько-нибудь скорое исчезновение наций. Да я и не думаю, что национализм проистекает из такого разделения. Скорее уж наоборот: РАЗДЕЛЕНИЕ на нации есть следствие живучести национализма. Не в понятии «нация» кроется опасность (наоборот, нация это — культура, это — язык, это — история), но в понятии «национализм». Нации пусть живут, а вот от национализма надо избавляться. Как? Не знаю. Но ведь избавились же мы от свирепых, человеконенавистнических проявлений религиозного чувства? Живем же мы без человеческих жертвоприношений. Без промискуитета. Без прославления жестокости. От одних свойств волосатого дикаря мы избавились основательно, другие загнали в тень морали, — значит, можем что-то? Значит, не без пользы проходят столетия? На это вся надежда, что мы все-таки меняемся «под скальпелем Природы и Искусства».

44. Вопрос:Может ли человечество стать, в конечном итоге, единым без внешней угрозы?

Олег Дивов: Мне кажется, к этому все идет, и внешняя угроза не обязательна. Просто это очень затяжной процесс.

Александр Житинский: Нет. Человечество, вообще, мало на что способно, в отличие от человека.

Андрей Измайлов: Нет. И даже при наличии внешней угрозы. См. ответ № 3.

Андрей Лазарчук: А оно нам надо?

Святослав Логинов: У нас общий генофонд, так что человечество едино с первого мига своего существования. Оно просто ещё не знает об этом. Внешняя угроза может послужить толчком к пониманию этого простого факта, но надеюсь, что когда-нибудь эта мысль проникнет в самые заскорузлые умы и без помощи инопланетных захватчиков.

Евгений Лукин: Не думаю. В последнее время оно скорее обнаруживало тенденцию к дроблению, нежели к слиянию. Можно, конечно, сплавить его воедино в горниле мировой войны, но не хочется. Тем более что попытки такие были — и все неудачные.

Сергей Лукьяненко: Может. Но это потребует многих сотен, а то и тысяч лет — и гибели огромного количества культур. Сейчас этот процесс ведут США, пытаясь сделать свою культуру и мировоззрение базовыми в мировом масштабе.

Сергей Переслегин: В фазовой модели это выглядит не очень вероятным. Согласно «теореме о балансе фаз», демографически приемлемые решения возникают только при сосуществовании на земле трех фаз развития: традиционной (рожающей), индустриальной (производящей), когнитивной (познающей). Объединять различные фазы в единое государство бессмысленно и, скорее, вредно.