"ТРИНАДЦАТЬ ПОДВИГОВ ЕРОФЕЯ"
Шрифт:
Глаза Гермеса играли бесовскими огнями:
– Конечно. Я же могу читать мысли не только смертных, но и богов.
– И ты знал, что мне нипочём не справиться с этаким чудищем? Ведь он величиной с девятиэтажку!
– Ну, у страха глаза велики, - философски высказался Гермес.
– Бык как бык, ну разве что побольше чуток обычного, ведь Посейдон всё же создал его, - и он встал с колен и спокойно потянулся, разминая кости и мышцы.
– Ах ты, скотина!
– взревел не хуже быка Ерофей, взметнулся пружиной на ноги и треснул Гермеса прямо в нахальную ухмылку, но попал
И Ерофей остался один…
Ерофей долго брёл по роще, не зная, что делать - не с быком, там всё ясно. А вот что вообще делать? Как выбраться из этого Пелопонеса, куда его занесло любопытство, и, пожалуй, дурная голова, которая, как известно, ногам покоя не дает? Из Тихгора хоть знал, как выбраться, а тут чёрт-те какое древнее время. Да и существует ли оно на самом деле? Люди горазды выдумывать мифы и сказки, некоторых хлебом не корми - дай соврать.
В конце концов Ерофей набрел на ручей с удивительно вкусной водой. Уже смеркалось - это вам не заоблачный Олимп с его белыми ночами, и Ерофей решил устроиться на ночлег. Он быстро установил палатку, нарубил сушняка, развёл костер и сварил кашу, похвалив себя за предусмотрительность - не стал надеяться на бесплатное довольствие у богов, прихватил всё с собой.
Поев каши, напившись чаю, Ерофей, завернулся в штормовку и улегся у костра. Было тепло, и палатку он установил просто на случай дождя. Ухали совы в лесу, плакал соловей-Аедон. Подавали голоса какие-то звери, но Ерофея они совсем не волновали после лицезрения чудовищного быка. У него словно атрофировались все чувства - страх, осторожность. Даже вкуса пищи он не ощутил - сглотал всё механически. Ерофей слушал-слушал ночные звуки, среди которых ему особенно нравилось лепетание ручья, и незаметно для себя заснул, не услышав слабый хруст сучков под чьими-то лапами или ногами, безразличный уже к тому, разорвут его звери или затопчет критский бык.
Ерофей проснулся от многоголосого птичьего хора. Костёр давно погас, даже головни не курились дымками. Ерофей сбегал к ручью, умылся, вновь развёл костёр, подумав, что следует огонь как-то поддерживать постоянно. Если всё время разжигать его, то никаких спичек не хватит. Пересмотрев продукты, он прикинул, что еды ему хватит дней на десять, а при экономии, пожалуй, и на пятнадцать. «А там что-нибудь придумаем, Робинзон же не умер», - Ерофей повеселел - правильно говорят, что утро вечера мудренее: утром все проблемы становятся проще. И стал готовить завтрак.
Когда еда была готова, Ерофей, уже совсем успокоившись, решил, что с быком связываться не стоит - пусть себе на воле бегает. На Олимп возвращаться не будет - ну их всех к бесу, впрочем, он и не знает, как туда вернуться. Лучше найти людей и с ними поладить. Правда, по-гречески он ни бельмеса, его, конечно, никто не поймёт: это боги-олимпийцы - полиглоты, но ничего, как-нибудь всё обойдётся. Он даже смирился с тем, что никогда не увидит мать, Изольду, сестрёнку и даже дурака Кольку, у которого он забыл забрать отремонтированный магнитофон. Колька хоть и алкаш, а мужик умелый. Если опохмелится стаканчиком, чтобы руки не дрожали,
Ерофей снял котелок и чайник с костра, взялся за ложку и тут же вскочил, опрокинув чай в костер, успев, однако, подхватить топорик. Он скакнул через костёр и уставился на палатку, где кто-то, кряхтя, ворочался.
– Медведь!
– ахнул Ерофей.
– Всё, балда, проспал, ведь он же меня мог сожрать!
– Ерофей судорожно сжал обеими руками топорик, не зная, то ли задать стрекача, то ли попытаться убить зверя, который забрался в палатку.
– Да не медведь я, хотя мне такой зверь неведом, - из палатки высунулась кудлатая голова Гермеса с распухшим носом.
– Ах ты, паразит!
– завопил Ерофей больше от радости, чем от гнева.
– Ты как туда забрался?
– Как, как… Обычно, - шмыгнул Гермес носом.
– Вижу, дрыхнешь без задних ног, не стал тебя будить, вот и залез в это ненадёжное жилище.
– Надёжное, очень даже надёжное, - приплясывал Ерофей, не выпуская из рук топорик и котелок.
– Вот как хлынет дождище, тогда и поймёшь, надёжное оно или нет.
Тут, как по волшебству, и впрямь ливанул такой дождь, что Ерофей едва успел юркнуть в палатку, чуть не стукнув при том нечаянно Гермеса топориком по лбу.
– Ну-ну, - сердито отодвинулся тот в угол.
– Смотри, а то опять исчезну.
– Ой, Гермесик, ой, милый ты мой бродяга, не злись, пожалуйста, я же случайно, - заворковал Ерофей.
– Хочешь кашки? Вку-у-сне-е-нька-я-а!
– Ерофей, на секунду высунув нос наружу, схватил свою ложку, другую вытащил из рюкзака, и приятели дружно ими заработали, а остатки каши по очереди смазали кусками хлеба.
Дождь как начался внезапно, так и прекратился. Ерофей втащил в палатку чайник и разлил остатки чая по двум эмалированным кружкам. И Гермес авторитетно заявил:
– Нектар и амврозия! Божественная еда!
А потом они молча растянулись в палатке, подложив под головы рюкзак.
– Ты зачем обратно вернулся?
– спросил тихо Ерофей.
– Ну… Я же понимаю, что поступил с тобой, как подлый трус. Ничего тебе не сказал и заманил на Олимп. Да и как сказать?!
– Он с жаром начал оправдываться: - Зевс меня бы обратно никогда на Олимп не пустил. Он же главный, я ему обязан подчиняться. А вообще… - Гермес почесал смущённо горбинку.
– Я как-то уже к тебе привык. Вот и вернулся. А за то, что ты вмазал мне, я не обижаюсь. Правильно вмазал, - и поднял руку: - Давай пять, и помиримся.
Ерофей согласно шлёпнул своей ладонью по его ладони и весело пропел старую-старую песню, которую часто напевала мать: «Давай мы с тобой помиримся навсегда, навсегда, давай мы не будем ссориться никогда, никогда…»
А потом они лежали всё так же - голова к голове - и решали, что сделать с этим чудовищным быком. Проекты были один бредовее другого, пока Ерофей вдруг не сел:
– Герка, я знаю, как укротить этого бешеного быка!
– Как?
– сел и Гермес.
– А вот скажи, ты очень разозлился, когда тебя позавчера вечером Зевс позвал?