Тринадцать полнолуний
Шрифт:
— Тогда можете считать, что у вашего врага почти нет шансов на спасение, — подобие улыбки исказило лицо Жермы.
— Что значит «почти»? Я не приемлю это слово, должно быть «вовсе». Разве мы не так договаривались? — в голосе Ядвиги зазвучали жёсткие нотки.
— Его сын может стать помехой нашим действиям.
— Какой сын? Что ты мелешь? — Ядвига подалась вперёд, сжав руки в кулаки.
— То, что иногда от любви рождаются дети, надеюсь, для вас не новость, — чуть ехидно заметила Жерма.
На Ядвигу было жалко смотреть. Она сначала как-то странно хихикнула, потом завыла, как раненый зверь, а после разразилась такой бранью, что француз-гувернёр,
— Ну вот, началось, — сдерживая смех, пробормотал Людвиг.
— Что началось? — Ядвига резко повернулась к нему, — почему я последняя узнаю о таком вопиющем факте? Эта чернавка говорит в таком тоне, будто я давала повод усомниться в своих способностях. А ты? Ты знал об этом? Как ты смел умолчать?! Я говорила о ребёнке в принципе, но не думала что так скоро?!
— Что вы, госпожа, я ни на минуту не сомневалась в ваших талантах, я просто хотела сказать, что планеты выстроились в ряд именно в том порядке, как и должно быть во время прихода такого ребёнка. Это предвестник рождения младенца, защищённого высшими силами с малолетства, — Жерма была язвительно спокойна.
— О каких планетах говоришь ты, малограмотная, уродливая иноземка! Ты, которая не знает ни приличий, ни наук. Я научила тебя мыться! — взвизгнула Ядвига.
— Я просто сказала вам то, что слышала от старухи Вуду, — Жерма понизила голос до шопота, — а она многие вещи знала наперёд. Если госпожа будет так кричать, то ни о какой сделке не может быть и речи.
Людвиг посмотрел на распалившуюся Ядвигу и сухим голосом произнёс:
— Не дай своему самолюбию перейти дорогу себе же. Как ни странно, но это имело воздействие. Ядвига, съёжившись на мгновенье, помолчала немного и перешла на очень ласковый тон, не обещающий ничего хорошего:
— Прости мою грубость, Жермочка, но я как представлю, что мне может хоть малейшее помешать расправиться с Генри, так просто теряю контроль над собой. У меня нет ни капли сострадания к тому, кто всё время отравляет мне жизнь. В своё время я сполна заплатила за свои неудачи. Боль, пережитую мной, я не забуду никогда. Теперь моя совесть чиста, пора снова согрешить. Согласитесь так больше опыта и меньше скуки.
Ядвига положила свою руку на руку Жермы и сверкнула глазами на Людвига.
— Извинения приняты, — через секунду молчания, сухо ответила жрица, и уже чуть мягче, добавила, — как я вас понимаю. Тот, кто изуродовал меня, уже 7 лет в могиле, а мне кажется, я бы поднимала и поднимала бы его, оживляла и убивала его так же мучительно, как и тогда.
В карете повисла недосказанность, которая объединяла обоих женщин. Одна не могла простить, что её отвергли, другая, что изуродовали. Хотя жрица ни разу не рассказывала историю своего увечья.
— Значит, эта слащавая гадина, Виола родила ему сына, — вновь зашипела Ядвига, — но ничего, не долго она будет согревать его постель, а он не успеет насладиться отцовством и счастьем семейной жизни. Все захлебнуться кровавыми слезами, а их выродка кину на съедение червям.
В карете было темно, но злобный взгляд Ядвиги мог бы осветить площадь в несколько сот метров. Людвиг чувствовал, как дрожала нога его возлюбленой, соприкасавшаясь с его ногой.
— Мои очаровательные злючки, вот мы и прибыли в своё святилище, — как-то весело сказал Людвиг, когда карета остановилась, — здесь мы сделаем всё необходимое, чтобы свершилось наше правосудие.
Он ликовал, всем существом ощущая, какая злобная сила исходит от
Генри стоял на палубе, пристально вглядываясь вдаль, глаза слезились от солёных брызг, ветра и напряжения. Душа замирала от предвкушения скорой встречи с единственной, неповторимой и самой прекрасной девушкой на свете. Ему хотелось первому увидеть берег, поэтому он, словно юнга стоял на самом краю палубы, до хруста в пальцах сжимая поручни ограждения, первому сообщить команде корабля когда берег грёз, надежд и веселья появиться на горизонте. Генри переполняла радость и глубокая любовь, только Виола, нежная Виола может вознаградить его за все переживания, пережитые в разлуке. Сколько нового и интересного поведает он своей избраннице. Самым прекрасным и долгожданным было то, что совсем скоро он назовёт её своей женой перед богом и людьми, в горе и радости, в богатстве и нищите, до последних дней своих. Он будет жить ради любви, ради неё и будущих детей, всеми силами оберегая их покой. Ожидание встречи может понять только тот, кто был в разлуке со своей любовью и перед скорой встречей душа замирает, словно птица.
Генри, поглащённый своими мыслями, даже не заметил, как к нему подошёл Юлиан. Доктор, заметив слезу на щеке своего ученика, смутился и участливо положил руку тому на плечо. Генри, поймав взгляд учителя на своём лице, смахнул слезу и, улыбаясь, сказал:
— Наверно, я так никогда и не смогу поплакать от души, хотя хотел бы, оказывается, так действительно легче. Но сейчас мои глаза слезяться от ветра и морских, солёных брызг.
— Понимаю, — с недоверием пробормотал Юлиан, — как я вас понимаю. Мой мальчик, не надо стесняться своих слёз, мужчинам слишком редко выпадает возможность излить свою боль или радость таким способом. Ложное представление о слезах, как о слабости духа, всегда считалось недостойным мужчины. Но само явление «слёзы» имеют, мой друг, совершенно иной смысл. Опять я начинаю лекцию. Скажите, неужели, за всё это время, вы ни разу не наведывались к Виоле в астральном виде?
— Месяцев пять назад я получил от неё всего одно письмо, в котором она обещала писать, как можно чаще. Но, увы, в наше время надеяться на почту не приходиться, ведь так, дядя Юлиан?
Первый раз, за долгое время, Генри назвал доктора «дядя», как в детстве. Юлиан вздрогнул от неожиданности и почувствовал, как защекотало у него в глазах и в носу от давнего чувства, когда он качал маленького Генри на руках. От нахлынувшей нежности Юлиан растрогался так, что не смог сдержать собственные эмоции и разрыдался, припав к груди своего ученика. Генри опешил от такого поведения доктора и, смущаясь, приобнял старого учителя. Так они и стояли долгое время, обнявшись и не произнося ни слова. Когда Юлиан отплакался, он отстранился от юноши и, махая руками, начал вытирать слёзы.
— Ну вот и я дал волю слезам, стыдно, — закашлялся Юлиан, — простите меня, мой мальчик.
— Что вы, что вы, учитель, господь с вами, — Генри улыбнулся, — разве чувства могут быть постыдными? Нет, чувства любви и нежности нужно проявлять целиком, без утайки, радость и счастье тоже не имеют границ. А не давать волю эмоциям другого порядка, так можно разорваться от их избытка. Нужно учиться не давать им шанса родиться вообще, хотя без них нельзя понять всю прелесть первого списка.
— Мальчик мой, это слова зрелого мужчины, но для меня странно то, что имея дар астральных проекций, вы, как я понял, ни разу не ходили к Виоле.