Тринадцатая рота
Шрифт:
Хозяин семейства был из рода тех, о ком говорят: "не в коня корм", которых пичкают, пичкают овсом, а все без толку, потому что у коня давно съедены зубы и он вот-вот откинет копыта. Правда, наблюдение насчет зубов и копыт к пану Изюме не подходило. Зубы у него, как показывала верноподданническая улыбка, были все в наличии и довольно-таки острые, как у грызуна-хомяка. Внешний вид также нисколько не говорил, что пан Изюма скоро "отбросит копыта". Тонкая фигура, облаченная в старинный костюм-тройку. Повязка полицая на рукаве. Бодрая осанка, топорщистые тараканьи
Пока Гуляйбабка не спеша, весьма внимательно рассматривал хозяина, тот меж тем подошел к карете и отвесил гостю такой поклон, что Гуляйбабка вздрогнул. Экие чудеса свершаются на свете! Стоял человек целым-целехонек, совсем прямой, стройный, будто кол проглотил и вдруг… бац — и напополам переломился. Переломился, и все тут. Однако, отступив на шаг, Гуляйбабка тут же увидел, что пан Изюма нисколько невредим, а, пуще того, здоровенько смотрит откуда-то снизу, с уровня башмаков, и ждет, когда от него примут каравай с горстью соли. Причем правая нога его откинулась назад и, опираясь на носок ботинка, слегка покачивалась, как хвост у сидящей перед хозяином собаки.
Высокий гость уже имел честь видеть любезные поклоны пана Песика, господина Гниды, но тут перед ним было что-то необыкновенное, наиредчайшее. Пан Изюма не только непревзойденно изогнулся, но и бесподобно улыбался. Все его лицо от рта до ушей расплылось в подобострастном умилении и безропотном повиновении. Оно как бы говорило: "Вот каков я перед вами, но коль этого мало, я могу взять да и вывернуть себя, как овчинку, чтоб видели: Изюма неподдельный — каков снаружи, таков и изнутри. Он может даже расстелиться, как конец полотенца, упавшего в грязь. Только извольте сказать словечко — и он сейчас же сделает все, что вам будет угодно".
Гуляйбабка кивнул Воловичу, чтоб тот взял у пана Изюмы подношение, а сам подошел к Изюмихе и ее застывшим в приветственном реверансе дочерям.
— Битте-дритте! Личный представитель президента, — вскинул он руку к цилиндру.
— Пани Изюма, — откинув ногу и приподняв за кончики подола юбку, представилась Изюмиха. — А это мои крошки доченьки. Нонночка и Эльзочка.
— Откуда у них такие нерусские имена?
— Были русские. Чисто русские — Ниночка и Лизочка. Но мы их поменяли. Так удобнее немецким господам. Ах, доченьки! Да что же вы стоите, как на поминках? Улыбнитесь же господину. Это же такая нам радость! Такой пожаловал гость! Важный, красивый и с Железным крестом. Ах, я только и мечтаю, чтоб мой супруг дослужился до креста.
— Смею вас заверить, мадам, — склонил голову Гуляйбабка, — ваши мечты сбудутся. Служба таких преданных личностей, как ваш муж, почти всегда венчается крестом. Начальник протокольного отдела! — окликнул он.
— Я здесь, ваше сиятельство, — подбежал Чистоквасенко.
— Составьте указ президента о награждении пана Изюмы медалью БЕ второй степени.
— Пупик! Ты слышишь? Тебя награждают, тебе такая почесть!
— Слышу. Слышу. Как же не слыхать? — отозвался пан Изюма, утирая со лба сапожную ваксу. — Да что же ты, дура, стоишь? Веди гостя в дом, распахивай двери.
Изюмиха,
— Прошу вас. Милости просим, пан начальник. Проходите, осчастливьте. Не пожалеете. У нас кто ни был — все остались довольны. Три дня тому гостил сам господин генерал. Ах как он был доволен! Как замечательно отдохнул! Мой супруг потчевал его настойкой, гусем с яблоками, самодельной брагой. А после генерал угощал меня коньяком и очень мило проговорил со мной до рассвета.
— Он что? Знал русский язык?
— О, нет. Что вы! Кроме "О мадам!" и "Будем повторяйт" господин генерал ни одного словечка.
— Какой генерал? Чего ты мелешь? — идя сзади, ворчал пан Изюма. — Сколько раз я тебе говорил, то был фельдфебель, шофер генерала, а ты заладила: "Генерал, генерал…"
— Замолчи! — огрызнулась Изюмиха. — Мне лучше знать, генерал то был или фельдфебель.
Дорожка к дому кончилась, а вместе с ней и разговор о генерале. Пан Изюма кинулся к двери, широко распахнул ее и вновь переломился:
— Честь имею! Милости просим!
— Ах, осчастливьте! — добавила супруга…Принесение «счастья» в дом старшего полицая Изюмы началось с обеденного стола. Высокий гость и его спутники так проголодались, что за каких-нибудь десять — пятнадцать минут опустошили все, что было на столе, и хозяину с хозяйкой пришлось изрядно потрясти запасы чулана, погребка, печи и подполья. Очарованная Гуляйбабкой, пани Изюмиха помимо горячих и холодных закусок торжественно водрузила на стол большой, с решето, пирог, начиненный сливой, а пан Изюма в знак благодарности за медаль, которая теперь висела у него на шее, притащил полный таз гречишного меду.
— Прошу отведать. Свеженький. В сотах.
— О-о! Да у вас, оказывается, есть и пчелы! — воскликнул Гуляйбабка.
— Двадцать ульев. Бывшего колхоза. Кушайте. Ешьте на здоровьице.
— И велика была в колхозе пасека?
— Домиков двести. Но теперь ее нет. Половину для нужд германских войск разорили, а остальные меж собой — полицией поделили.
— Прибрали к рукам, выходит? Разграбили?
— Никак нет. Душа чиста, как зеркальце. Зачем грабить, если можно и так взять. Да вы ешьте, кушайте, пожалуйста. Не гребуйте. Медок хоть и колхозный, но колхозного запаху в нем, смею заверить, ни капельки нет.
— Ну если нет, — взяв ложку, вздохнул Гуляйбабка, — то попробуем. Прошу, господа! Колхозный мед с полицейскими пирогами.
За пирогами и медом разговор пошел живее. Осмелевшие дочери Изюмы, сидящие рядом с Чистоквасенко, без умолку болтали о коротких юбках, которые им наготовила маменька, о ночных пожарах и красивых господах офицерах, бывавших в доме и проезжавших мимо. Пан Изюма, подсев к Цаплину и Трущобину, через каждую минуту любезно извинялся за то, что растерялся при встрече и не поцеловал им ручки. Пани Изюмиха полностью завладела главным гостем. Отгородив его собой от всех других, она сейчас же принялась излагать свою просьбу.