Тринадцатая стихия
Шрифт:
– Ой, – только и смогла ответить эльфийка, осторожно ощупывая живое украшение.
– А так нравится?
– Ага… но они же завянут, не надо было.
– Эти не завянут, – рассмеялся друид.
Снег давно сошел, и Аш снова начал петь по ночам, сидя на просохшей крыше, обнимая свою медовую девочку, как он привык называть Тари. Ей нравились эти ночи, и песни ей нравились. И даже иногда забывалось, кто обнимает ее плечи и кто поет эти красивые песни. Иногда она брала в руки лютню и тихонько подыгрывала, осторожно касаясь струн, чтобы случайно не испортить чарующую мелодию голоса эльфа.
Эта ночь была обычной – и всё же не
Нестройные, непривычные строки песни гулкими ударами сердца отзывались в груди Тари. Эта песня, такая неправильная, была слишком непохожа на те, что Аш пел раньше.
– Почему? – шепотом спросила девушка, не понимая сама, из-за чего выбрала именно этот вопрос. Что-то неправильное происходило, что-то необратимое. И от этого становилось больно. Аш поднялся во весь рост и, осторожно удерживая за плечи, помог подняться Тари.
– Потому что я люблю тебя.
Эльфийка вздрогнула и подняла взгляд, всматриваясь в глаза сумеречника. Непривычно-серые глаза. Невозможно-грустные.
Она понимала, действительно понимала: он только что произнес приговор. Не ей, себе. Но разве дело в том, что слова сказаны вслух? И всё же ей было бы легче, проще, если бы она их никогда не слышала. От него. Легче ненавидеть. Он стоял совершенно беззащитный, такой непривычный и чужой, без насмешек, без дикого звериного взгляда. Почему его глаза стали серыми? Она молчала, так ничего и, не сказав в ответ. Лишь спрятала лицо на его груди. Чтобы больше не видеть этих глаз, не видеть того, что читала в них. Защититься от него, от этого взгляда. Потому что на него она могла ответить.
– А
– Тогда он станет непробиваемой скалой, – Огонь, Рин.
– Не сорвется, у меня не сорвется, – Воздух, Риз.
– Да уж, ты сплел хорошую иллюзию, – Земля, Тар.
– Угу, он у нас мастер на такие штуки, – Сущность, Кир.
– Мастер лжи, – Вода, Син.
– И всё-таки, что скажет ифирин? – Свет, Йей.
– Ты только о нем и беспокоишься, – Металл, Тил.
– Мы все о нем беспокоимся, – Вероятность, Сел.
– Ага, особенно Риз, – Молния, Зар.
– Он только о себе волнуется, – Путь, Арк.
– Нет, всё же мы что-то упустили, – Итог, Йут. Но его опять никто не услышал.
Острые, как лезвия, когти рвали ее на части, клыки впивались в тело, высасывая кровь. Она кричала, надрывая голосовые связки, но ни единый звук не прозвучал. Тогда она начала задыхаться, продираясь сквозь липкий туман, пытаясь убежать от этих когтей и клыков, от оглушающего рева. Поскользнулась, упала. И падение стало бесконечным, пропасть затягивала ее, омерзительные рожи корчились в ядовитом смехе по стенам. Склизкие руки тянулись к ней прямо из этих стен. Она снова закричала.
– Проснись, это просто сон, просто кошмар, проснись же, – такие знакомые теплые руки выдергивали Тари из вязкой мути сна. Она очнулась, всхлипывая, пытаясь надышаться, вздрагивая всем телом.
– Это просто сон. Не бойся. Просто сон.
– Страшно, очень страшно…
– Не бойся, я с тобой. Я всегда буду с тобой. Никто не посмеет тебя обидеть, – голос успокаивал, такой близкий и тревожный голос. Аш. Он волновался, бережно прижимал девушку к себе, осторожно целовал в висок. Всхлипы звучали всё реже, Тари постепенно приходила в себя от кошмарного сна.
С той ночи сумеречник стал словно другим, более ласковым, более внимательным. С той самой песни. А Тари начали преследовать кошмары. И иногда в бредовой мути девушке мерещилась клыкастая насмешливая ухмылка Аша. Но ему она не обмолвилась и словечком о том, что он – причина ее страхов. Она и раньше не чувствовала себя свободной, а после его признания и вовсе ощутила, как клетка стала тесней, прутья – толще. Если раньше она могла надеяться, что рано или поздно ему это надоест, и он ее отпустит, то теперь стало ясно – не отпустит никогда. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять – эльф никогда не откажется от своей любви. Ведь она единственная на всю жизнь. На его бесконечно-долгую жизнь. И если этот угрюмый отшельник за столько столетий вдруг растаял сердцем, то все становилось более чем серьезно. От одного лишь осознания того, сколько нерастраченной любви скопилось в нем за эти годы.
И всё же Тари находила успокоение в его теплых сильных руках, в таких нежных объятьях. И даже забывалась в них иногда. Возможно, просто пыталась смириться со своей участью, ведь не так плохо было жить с друидом. Он был заботливым и вовсе не злым. Но стоило ей начать так думать, как память ненавязчиво подбрасывала совершенно другой облик Аша – безумные, пылающие жаждой убийства звериные глаза, насмешливая ухмылка и ее, Тари, заломленные руки. И не получалось стереть из памяти этот облик зверя.