Тринадцатый апостол. Том I
Шрифт:
— Так о чем ты хотел поговорить, Марк? — спрашивает легат, закончив освежаться и отсылая денщика прочь.
— Нам с большим трудом удалось навести порядок в Иерусалиме. Нельзя чтобы Тиберий снова обрушил на город свой гнев. Иначе все наши труды пойдут насмарку.
Марон недовольно морщится, косится на Тиллиуса
— Я обязан написать в донесении о нападении на римского префекта. И наказание за это последует в любом случае.
— Но написать тоже можно по-разному. Можно ведь и упомянуть о непричастности нового Синедриона к нападению зилотов. Пусть весь гнев Рима падет только на
— А ты уверен, что Храм не причем?
— Уверен. Префект пообещал снизить налоги до прежнего уровня, и нынешний Синедрион больше не поддерживает зилотов. Это явно постарался кто-то из сторонников Анны, которых Пилат недавно изгнал из Синедриона. Вот им нужна ссора иудеев с римлянами, чтобы снова вернуться к власти.
Легат переглядывается с фрументарием, и смысл этих переглядываний мне понятен — мы все сейчас в одной лодке, но с доверием у них явно плоховато — каждый сам за себя. А их донесения в Рим, между тем, не должны расходиться.
— И еще я подозреваю, что в сокровищнице хранилась не только казна Храма, но и чьи-то личные богатства. И этот «кто-то» готов вернуть их любой ценой. Нужно бы провести дознание и найти подстрекателя.
— Примас, как ты себе это представляешь? — хмурится Тиллиус
— Ну… для начала хотя бы допросить пленных. Всегда ведь найдется тот, кто готов спасти свою жизнь ценой предательства.
— Но как узнать, что он не врет?! Пытать? Это долго
— А скрижаль на что?
Я надеялся, что слухи об особых свойствах святыни уже широко разошлись в народе.
Я надеялся, что слухи об особых свойствах святыни уже широко разошлись в народе. В конце концов, толпа иудеев, среди которых были и зилоты, видела ее и с балкона Храма, и у гробницы Христа — не зря же потом столько страждущих пришли поклониться ковчегу.
— Да как эта деревенщина может вообще что-то знать о планах своих главарей?
— Так ты выбирай из пленных тех, кто одет получше остальных, и на ком есть доспехи. Тогда точно не ошибешься — это и будут приближенные Элеазара.
Марон приглашает нас с Тиллиусом вечером на ужин, а до этого предлагает еще раз все хорошо обдумать. Фрументария он явно остерегается и правильно делает. Но при этом легат понимает, что до тех пор, пока наши общие интересы совпадают, Тиллиус для него ценный союзник, и ссориться с ним не стоит.
Выходим с фрументарием из шатра легата, и тут я останавливаюсь, не зная, куда мне теперь идти, и где искать свой родной контуберний. Понятно, что в военном лагере — каструме — все строго упорядоченно и регламентировано: каждая солдатская палатка, каждый командирский шатер находятся строго на своих местах. Но я-то об этом имею весьма смутные представления, поскольку читал о таком только в учебнике для студентов-историков, а сведения там были приведены весьма отрывочные, а лучше сказать — приблизительные.
Вот претория — это как бы сердце военного лагеря, площадка соток на пять — здесь расположены шатры начальства, и проводятся все важные мероприятия: оглашение приказов, суды и религиозные обряды типа жертвоприношений. Ее пересекает прямая «улица» шириной метров десять, не меньше — via praetoria. Чуть дальше
Легионеры снуют по лагерю как муравьи — кто-то заканчивает ставить палатки, кто-то уже носит воду и разводит небольшие костры, на которых будет готовиться еда, кто-то усердно чистит свои доспехи и оружие. Все сейчас происходит согласно установленному распорядку, как будто и не было недавнего нападения зилотов. И главное — невзирая на то, что нападавших вроде бы разбили наголову, а пленных уже заковали в цепи, охрана нашего лагеря ничуть не ослаблена. Больше того — она даже усилена — у ворот команда легионеров собирает массивные деревянные ежи — «трибули», чтобы расположить их вдоль высокого частокола, прямо перед рвом. Каждый солдат уже при деле, никто не бездельничает, каждый винтик занял свое место в этой отлаженной военной машине. Один я выпал из общего распорядка — статус мой не понятен в этой строгой иерархии.
— Примас, префект пришел в себя! — вырывает меня из раздумий подошедший Фламий.
Ну, вот и обо мне вспомнили. Снова иду в шатер Пилата. Тиллиус следует за мной как тень — присматривает что ли? Впрочем нет, просто скрижаль ему для допроса пленников нужна, а без меня ею никак не воспользуешься.
Чуть в стороне вижу, как лекари обрабатывают раны солдатам. Да уж… до появления полевой хирургии тут как до Луны, все практически делается на коленке. Выживет солдат — хвала богам, нет — значит, судьба у него такая. Придется хоть какой-то элементарный ликбез среди лекарей и солдат провести, чтобы по возможности снизить смертность среди раненых. Заодно и апостолам будет это полезно послушать, чтобы они лучше понимали, как воздействуют на раны своей силой.
В шатре Пилата застаю Клавдию, прорвалась все-таки упрямая баба! Под моим укоризненным взглядом она отступает от лежанки мужа и виновато опускает глаза
— Марк, я могу ему чем-нибудь помочь?
— Можешь. Иди, помолись Иешуа. Поблагодари его за чудесное спасение своего мужа и попроси, чтобы все обошлось в дальнейшем. А еще оставь Пилата в покое до утра, у него сейчас нет сил, чтобы слушать твои причитания. Разболится голова — и нам с апостолами придется снова начинать его лечение, а сил уже ни у кого из нас тоже нет.
Клавдия обидчиво прикусывает губу, но послушно удаляется, бросив прощальный взгляд на мужа и нежно погладив его по руке. На лице Пилата проступает облегчение, и он еле слышно выдыхает. Я оборачиваюсь к застывшему у стола лекарю
— До утра никого сюда не впускать. Раненому нужен покой. Будут скандалить — отправляй всех ко мне.
Лекарь послушно кивает — мой авторитет сейчас непререкаем. Все искренне уверены, что префекта мы с апостолами вернули из-за грани. И это чудо можно объяснить только божественным вмешательством. Ну… пусть и продолжают так думать, по сути это не так уж и далеко от истины.