Тринадцатый караван
Шрифт:
— Это было давно. Очень, да. Очень давно. Да,— так говорил Хаджими. Он говорил так медленно и тягуче потому, что в это время дремал, чесал голову под чалмой и еще жевал табачный порошок.— Да...— говорил он и доставал табакерку из тыквы.— Очень давно...— говорил он и вынимал из тыквы горсть табаку.— Мы жили тогда на нашей святой земле...— Тут он отправлял табак под язык, и Мумин теперь должен был ждать, пока его язык освободится для рассказа.— Да, на нашей святой земле белуджей...
Но Мумин не мог ждать! Хаджими был стар, а Мумин был молод. Он хотел бы жить тоже
— Ну, дальше! — говорил Мумин и теребил старого Хаджими за рукав.
— Да. Слон был большой, а я маленький. На нем ехал важный чиновник по улице. Да, он наступил мне на ногу...
Все это Мумин давно уже слыхал. Но ему было интересно знать, что дальше.
— Ты убил этого слона? — восклицал он, сверкая глазами и кусая ногти от нетерпения и мыслей; ему уже было завидно, что ему, Мумину, слон не наступил на ногу, что он не хромой и что он не может никому об этом рассказать.
— Да, убил слона. Да! Да! — Тут старик переставал дремать и тоже начинал сверкать глазами.
— Да, но прошлый раз ты рассказывал, что слона не убивал, а убил чиновника?..— сдерживая дыхание, осторожно спрашивал Мумин.
Старик останавливал глаза и яростно выплевывал табак на землю.
— И слона и чиновника! — восклицал он и хлопал себя по лбу.— Да, да! Я вспоминаю — я убил того и другого!
Он вынимал даже из-за пояса нож и показывал, как он убивал им слона,— он уже твердо верил, что он его убивал именно этим ножом. Мумин тоже верил — ему хотелось только, чтобы он тоже убивал слона. Мечтательно он оглядывался по сторонам — никаких слонов под рукой не было.
У него не было слонов, не было родной земли белуджей, ничего не было — даже отца с матерью. Правда, у него был такой замечательный дедушка, который мог убивать слонов и чиновников.
— Ты был очень сильным? — спрашивал Мумин.
— Да, очень,— говорил дед, успокаиваясь. Он лез за тыквой с табаком.
— Очень, очень, да, да. Очень...— бормотал он, жуя. табак и раскачиваясь на корточках, пока Мумин рисовал себе множество картин, вызванных в голове рассказами деда.
— Ну а тебе ничего за это не сделали? — спрашивал Мумин.
— За что?
— Ну, вот за слона, что ты убил.
— Какого слона?—удивленно спрашивал дед. Он на минуту открывал свои слезящиеся глаза и снова закрывал их. Он уже дремал и ничего не помнил.
Мумин махал на него рукой и, вскочив на ноги, легкой походкой белуджа шел с холма к шатрам своих соплеменников. Собака Аи молча вскакивала и, виляя хвостом, бежала за ним.
Утро вставало над шатрами, легкий дымок, перемешанный с туманом, поднимался от пепла костров. Последние сновидения уходили из волшебных замков, сделанных из старых тряпок и консервных ящиков, из ям, в которых спали белуджи, согревая друг друга тощими своими телами.
Шумный и говорливый народ белуджей вставал и собирался толпами и уже кричал и размахивал руками.
Они шли пестрой толпой, смеясь и сверкая глазами, подведенными сурьмой. Они были в чалмах, свешивающихся на плечи, в широких халатах, босиком, с орлиными бровями и белоснежными зубами — гордый и нищий народ белуджей.
Они спешили: солнце стояло высоко, а мир был велик. Его нужно было обойти, посмотреть, многое повидать и послушать. Один базар в поселке чего стоил! О, это великое дело — базар! Много тут дел для белуджа.
Они рассыпались по улицам, шли в толпу, заглядывали в чайханы.
Некоторые — те, которые имели коней,— скакали верхом из одного конца города в другой и обратно. Они хмурили брови и подхлестывали коней, мчась галопом,— пусть все знают, какие они важные, эти белуджи, и как много у них дел в этом мире.
Другие шли, продираясь сквозь базарную толпу, строго рассматривая товары. Они раглядывали козу, и ощупывали шерсть, и пробовали на язык табак, и смотрели лошадям в зубы — пусть знают, что у белуджей тоже есть дела на базаре.
— Балучи пришли! Балучи! — кричали некоторые купцы из лавок.— Следите за своим товаром покрепче.
Но белуджи проходили мимо, презрительно сплевывая через зубы: пусть знают все, что белуджи не слушают всякий вздор, который мелют досужие языки.
— Балучи! Вот балучи! — говорили матери маленьким детям.— Они положат тебя в мешок и унесут в горы.
Маленький Мумин тоже шагал по городу. Он тоже был в огромной чалме и с ножом за поясом. Он воображал себя очень храбрым воином. Он сидел перед навесом чайханы и смотрел на проходящих. Его собака лежала, свернувшись калачиком, у его ног и дремала и сквозь дрему иногда хватала зубами блох на своем животе и грозно рычала. Она тоже что-нибудь из себя воображала. Белуджская собака не может не воображать.
«Она считает, что она барс»,— подумал про нее Мумин, оглядывая своих соседей.
Рядом с ним сидел толстый человек с чашкой в руках.
Он открывал огромный рот и клал в него сперва куски сушеной дыни, потом вливал туда горячий чай.
Мумин смотрел ему в рот и восхищался — это был огромный рот, необыкновенный рот, в нем могли бы уместиться два медных кувшина. «Когда я буду богатым, я буду есть сушеную дыню и запивать чаем»,— подумал он. Но он сегодня утром ничего не ел, поэтому отвел глаза от толстого человека и стал смотреть в другую сторону.
В другой стороне стоял человек и держал в руке большой кусок теста. Он держал тесто за кончик и крутил его в воздухе — тесто вытягивалось и превращалось в колбасу. Тогда человек начинал вращать тестяную колбасу вокруг себя, и она вытягивалась еще тоньше. Человек делал лапшу.
«Нет, я буду делать лапшу и есть ее»,— подумал тут же Мумин, увлекшись этой процедурой. Но тут слюна наполнила ему рот, и, чтобы не видеть ни лапши, ни дыни, он стал смотреть на другую сторону улицы.
— Послушай, балучи! — сказал вдруг толстый афганец с большим ртом.— Ты, наверно, хочешь сушеной дыни?