Тринадцатый легион
Шрифт:
— Этот корабль не настолько большой, но все равно тут есть сотни мест, куда никто давно не заглядывал: между палубами, в системе трубопроводов или под двигателями. Ты можешь ползать там и красть себе еду, это будет не сложно.
— Ага, — говорит Франкс, скривив губы, — но это не совсем гребаная свобода, не так ли?
— А что бы ты назвал свободой? — спрашивает Гаппо, подпирая себя локтем и вытягивая свои длинные ноги перед собой.
— Не знаю, — пожав плечами, отвечает сержант, — полагаю, это как выбирать: что тебе есть, куда пойти, с кем дружить.
— Я никогда не мог позволить
— Никто из нас не знает что такое свобода, — говорит Гаппо, качая головой из стороны в сторону, чтобы разработать тугие мышцы, — когда я был проповедником, все что я знал, так это святые писания и догмы Экклезиархии. В любой ситуации они говорили мне в точности, что я должен делать и что чувствовать. Они говорили мне, кто был прав, а кто ошибался. Я теперь осознал, что у меня по-настоящему не было вообще никакой свободы.
— Ты знаешь, я с агромира, — говорит Франкс, — просто фермер, там не было особых лишений. У нас была куча машин, единственный человек мог присматривать за пятнадцатью сотнями гектаров. Мы всегда жрали от пуза, бабы молодые и здоровые, мужику желать больше нечего.
— Так какого гребаного лешего ты поперся в Гвардию? — выпрямившись, выпаливает Гаппо.
— А у меня был какой-то фрагов выбор?! — с кислой миной на лице горько произносит Франкс. — Когда орки вторглись на Алрис Колвин, мы просто получили список от Департаменто Муниторум. Меня призвали. Вот и все, не было выбора.
— Ага, — встреваю я, — если ты хорошо устроился, то, в конце концов, это главное.
— Оказалось в Гвардии не так уж и плохо, — говорит сержант, наклонившись вперед, дабы положить свою тарелку на тарелку Гаппо, — по правде говоря, мне нравилась дисциплина. Как солдат, мне не о чем было волноваться кроме приказов. Жрали и пили от пуза, было удобно считать, что все, что тебе приказали — будет правильным.
— Но как только тебя повысили, все изменилось, — вклинивается Гаппо, снова откидываясь назад.
— Да, это уже стало проблемой, — продолжает Франкс, комкая свои курчавые волосы рукой, — чем выше я поднимался по командной цепочке, тем меньше мне это нравилось. Вскоре пришлось принимать решения, из-за которых умирали и калечились бойцы. Вдруг мне стало казаться, что в этом всем моя вина. Полковник был прирожденным офицером, один из дворянства, он ни секунды не думал о солдатах, просто делал все, чтобы протащить свою жирную задницу повыше, надеясь стать генерал-командующим или главнокомандующим.
— Из-за этого ты переступил черту? — спрашиваю я, зная, что Франкс попал в "Последний шанс" из-за подстрекательства к нарушению субординации и не подчинению приказам.
— Верно, — говорит он, его лицо мрачнеет от воспоминаний, голос становится глубоким и озлобленным, — мы застряли на ледяных полях Фортуны II, месяц сидели на полупайке, потому что повстанцы сбивали наши шаттлы с припасами. Получили приказ атаковать крепость "Цитадель Ланскара", две дюжины лиг по чистому льду. Офицеры обедали тушеным мясом рогатого оленя и черного вола, пили Шаналанское бренди; мои бойцы жрали высушенные
— Примерно, то же самое случилось и с тобой, Гаппо, — говорю я бывшему проповеднику, делая подушку из своего тонкого одеяла и укладываясь на нее, заложив руки под голову.
— Имущие и неимущие? — спрашивает он, не ожидая ответа. — Я понимаю, почему Франкс сделал то, что сделал, но я не имею ни малейшего понятия, что заставило меня в тот день осуждать кардинала перед лицом полудюжины офицеров Имперской Гвардии.
— Думаю, ты прав, — говорит Франкс, — кардинал не стал бы казнить людей, которые ценой своих жизней защищали его планету.
— Но ты продолжил, и обвинил всю Экклезиархию в коррупции, — добавляю я с усмешкой, — подвергая сомнению, существовал ли на самом деле Император. Насколько это глупо, а?
— Я не мог поверить, что такие страдания происходят, если такой святой дух приглядывает за человечеством, — решительно отвечает Гаппо, — если и есть Император, в чем я сомневаюсь, то кардиналы и подобные ему представляют такую фигуру совершенно нелепо.
— Не могу себе представить, чтобы все продолжалось так, если бы не было Императора, — говорит Франкс, качая головой, стараясь понять эту мысль, — в этом случае убил бы себя, как только меня арестовал Полковник.
— Ты правда веришь, что у тебя есть душа, нуждающаяся в спасении? — с заметным презрением спрашивает Гаппо.
— Ты веришь, что великолепного Императора волнует, сдох ты на службе Империума или тебя расстреляли как не подчинившегося приказам грабителя?
— Эй! — рявкаю я на обоих. — Давайте оставим эту тему, а?
В этот момент подходит Пол, его лицо искажено злобой, и он почти рычит.
— Он снова это сделал, — говорит он сквозь зубы.
— Роллис? — зная ответ, спрашиваю я и вскакиваю на ноги. Пол кивает, и я следую за ним в дальний конец камеры, где он и те, кто остались от старого взвода Кронина обычно едят. Там и сидит подавленный Кронин.
— Да украду я с тарелки безнадежных, дабы накормить уста бессильных, — произносит безумный лейтенант.
— Это проповедь Себастиана Тора. Я ее знаю, — вставляет Пол, стоящий как раз за моим правым плечом.
— Где Роллис? — требую я ответа.
Один из валявшихся на земле бойцов кивает головой вправо, и я вижу предателя, сидящего, прислонившись к стене камеры в десяти метра дальше. Они просто доверили мне разобраться с ним. Большинство из них ненавидят Роллиса, как и я. Они боятся, что этот ублюдок-предатель сделает с ними что-нибудь, если они будут противостоять, гнев Полковника еще один сдерживающий фактор. Что ж, я не буду стоять в стороне, покуда дышу тем же воздухом что и он, от этого мне хочется вырвать его легкие. Я марширую к нему и встаю перед этим мешком с дерьмом. Он держит на коленях наполовину полную чашку.