Тринадцатый сын Сатаны
Шрифт:
— Никому я, Ленечка, в этой жизни больше не нужен, — с готовностью тоскливо отозвался тот. — Никому. И тебе, Ленечка, тоже — если бы тебе не нужно было твой секретный ящик где-то хранить, ты бы тоже ко мне не появлялся… И не спорь, твоють, не спорь!
Ленька спорить и не собирался. Только ему почему-то вдруг стало неимоверно жалко этого человека. У того ведь в жизни больше ничегошеньки не осталось — только эта вот смрадная свалка с организованными командами бомжей, полчищами исполинских псов и наглых жирных крыс, ночными визитами таинственных «копателей», да редкие наезды сыновей. И бабу уже не трахнешь… Вот и остается ему — только хреновой водки хряпнуть, да покорно
— А ты кем был, батя? — неожиданно для себя с искренним участием спросил Бык, пододвинув к столу шаткую самодельную табуретку и присаживаясь на нее.
— Когда был? — не понял сторож.
— Ну, при жизни… — брякнул Ленька и даже осекся от своей бестактности.
Ладно, шлюшку сегодня довольно грубо отшил — ну а деда-то не надо бы так… Тем более, что он ведь неплохо помогает, разрешая держать у себя в коморке этот железный ящик.
Однако старик не обратил внимания на эту оговорку. Может, он и сам уже числил себя перешедшим в другое измерение?
— При жизни… При жизни, Ленечка, я был не последним человеком… Как в одной хорошей песне пелось, сейчас ее, твоють, уже не передают, сейчас другое поют… А там пели: как молоды мы были, как искренне любили, как верили в себя… — сторож попытался спеть, но только у него не получилось и он тяжело, надсадно, закашлялся. Потом махнул рукой и продолжил: — Я-то ведь тоже, Ленечка, когда-то молодым был и мне тоже на будущее было наплевать… Знаешь, твоють, как говорили древние: Memento mori. Ты хоть знаешь, Ленечка, что это такое?
Ленька уже пожалел, что поддался порыву и разговорил деда. «Ижевку» взял — что еще-то?
— Ну это, как его, — тем не менее счел нужным ответить старику. — Моментальная смерть… Летальный исход… Моментально в море… Вжик-вжик-вжик — уноси готовенького… А что?
Старик опять задумчиво кивнул.
— Ни хрена-то вы, молодые, не знаете, твоють, Ленечка, дремучие вы, — грустно констатировал он. — «Летальный исход»… Memento mori, Ленечка, значит «помни о смерти», мой дорогой, твоють. Так вот правы были эти древние, о ней, поганке, и в самом деле надо помнить.
— К чему это ты? — Ленька почувствовал, как у него по спине неожиданно пробежал озноб.
Сторож не отрывал тоскливый взгляд от мутного окна. Только теперь, скорее всего, он даже и не пытался разглядеть, что творится за весьма относительной прозрачности стеклом. Он вспоминал свою длинную жизнь, от которой остался лишь коротенький финишный отрезок.
— К чему? — словно с усилием вырвался из воспоминаний старик. — Да все к тому же, Ленечка. Древние египтяне учили, что жизнь есть всего лишь приготовление к смерти. Правильно говорили, твоють, хоть они и египтяне, тем более, древние… Ты вот думаешь, что впереди у тебя жизнь бесконечная, жизнь, твоють, вечная. А ведь, Ленечка, невдомек тебе, что ты и оглянуться не успеешь, как тоже будешь вот так же сидеть и никому не будешь нужен… Я же тоже когда-то был молодым и красивым, тоже по девкам бегал… А теперь… Сыновья вот меня стесняются, что здесь работаю. Внукам не говорят об этом. А сами ждут, когда же я загнусь, наконец, чтобы квартиру мою прибрать к рукам, продать или кому-нибудь из внуков отдать… И-э-эх, Ленечка, Ленечка… Смотри на меня и помни — и тебя когда-нибудь такое же ждет!..
Ленька никогда не был сентиментальным человеком, никогда особенно не задумывался о том, что ждет его впереди. В самом деле, чего думать о далеком будущем, если так хорошо и комфортно в настоящем? Во всяком случае, лет двадцать вообще можно ни о чем не задумываться. Ну в сорок он уже будет
Однако сейчас, глядя на глубокие морщины на лице старика, он вдруг понял, всем своим нутром ощутил, что вот эта древняя, пропитанная спиртом и никотином развалина, что сидит перед ним, тоже когда-то была молодым человеком. И тоже не мог, скорее всего, предположить, что одним из немногих развлечений в жизни у него останется вот так поплакаться в жилетку случайно забредшему к нему парню.
А может тем и хороша жизнь, что все мы живем настоящим, а не готовимся к будущим старческим невзгодам? Может, египтяне и стали древними, что только и знали, что к смерти готовились?
— Да ладно тебе, батя, не хандри, — не слишком уверенно потрепал Ленька старика по костлявому плечу. — В конце концов, смерть еще ни к кому не опаздывала, так что и ты ее не торопи, не гневи ее.
Не дожидаясь ответа, он поднялся с табуретки, подхватил «дипломат» и вышел. Под влиянием настроения сторожа, по-новому взглянул на окружающую обстановку. Н-да-с, братцы мои, грустное зрелище, надо сказать… Очень грустное. Ведь все вон те бомжи, что копошатся тут и там среди сочащихся смрадом и гнилью куч, тоже вряд ли с пеленок мечтали о житье-бытье среди отбросов города.
Ленька торопливо направился к выезду, и только оказавшись на дороге, вздохнул с облегчением.
Если разобраться, подумал он о ситуации с другой стороны, каждый выбирает себе свою жизнь сам. А раз так, то и отвечает перед собой, перед собственной судьбой и своей совестью тоже сам. И если уж, дед, твой финал жизни пришелся на свалку, значит, сам же не сумел устроиться иначе. Каждый имеет то, что имеет — и с этой мудростью Бык был полностью согласен.
Тормознув частную машину, киллер, не торгуясь, плюхнулся на заднее сиденье и назвал адрес. В конце концов, если у тебя есть деньги, жизнь выглядит куда приятнее. Ну а когда автомобиль, покрутившись по грязному извилистому переулочку, тесно зажатому между сплошными серыми плитами забора, проскочил под эстакадой, миновал старенькую красивую церквушку, вырвался на широкое шоссе и влился в могучий поток современных машин, струящийся среди современных зданий, Ленька почувствовал, что тяжелое чувство, ставшееся после разговора, постепенно оставляет его, уходит, растворяется. По большому счету, это тебе, старый хрыч, надо помнить о смерти. Нам, молодым, еще рановато!
Словно под воздействием тугой струи ветерка, врывающегося сквозь приоткрытое окно в жарко натопленный салон, мысли киллера потекли по другому руслу.
…Теперь, думал он, нужно было позаботиться об алиби. Эту аксиому Ленька усвоил туго. Если его, тьфу-тьфу-тьфу, не приведи, Господи, возьмут с поличным, тут, конечно, от неба в клетку не отвертишься. Да только это при тщательной подготовке маловероятно. Ну а если окажешься только под подозрением — вот тут случайно оброненное слово какого-нибудь случайного свидетеля сможет стать решающим.
В этом отношении очень ненатурально выглядят сцены в киношках-детективчиках, когда следователь спрашивает, сурово сдвинув брови: «Быстро отвечайте: где вы были в прошлом месяце тринадцатого числа между семнадцатью и семнадцатью тридцатью и кого вы запомнили поблизости?» — а человек без запинки отвечает: «Я в это время пил чай с Моисеем Ивановичем Тер-Узбекошвили-заде за третьим столиком от входа в кафе на улице имени инквизитора Игнатия Лойолы, а напротив сидел мужчина ростом 182 сантиметра в малиновых носках и пил полусухое советское шампанское одесского производства…» В жизни подобная такая память встречается нечасто.