Триста неизвестных
Шрифт:
Именно кажется. Есть еще у страны советской силушка. О чем, как не об этом, свидетельствуют работы по созданию ракетно-реактивного самолета!
Бахчиванджи говорил о скоростях быстрее звука. Когда-то и триста километров в час казались роковым, непреодолимым рубежом. Где он теперь, этот шлагбаум? "Миг" уверенно перешагнул и за шестьсот.
Самолет-ракета… Каким он будет? Кабина, наверное, как у "мига". Приборов, может, станет побольше…
Однако размечтался не вовремя. Пора на снижение. Уже захожу на последнюю прямую и неожиданно ловлю себя на мысли —
…Снова центральный командный пункт противовоздушной обороны Москвы. На столе — куча карт, батарея телефонов.
В столичном небе становится все спокойнее. И потому начинает таять наш 6-й авиакорпус ПВО. Полки перебрасываются на другие фронты.
В Подмосковье бушевала первая военная весна. В конце апреля я прилетел на Чкаловский аэродром. Быстро утряс свои дела и уже собрался было возвращаться в Кубинку, как неожиданно встретил генерал-майора авиационно-технической службы Ивана Федоровича Петрова. Бывший моряк-подводник, участник легендарного штурма Зимнего дворца, он при Советской власти стал талантливым инженером-летчиком, опытным руководителем. И. Ф. Петров возглавлял многие ответственные испытания боевой авиационной техники, а теперь руководил всем институтом.
— Долго еще собираешься воевать? — неожиданно спросил Иван Федорович. Немцев-то уже далеко от Москвы отогнали.
Генерал рассказал, что в верхах состоялось решение вернуть с фронта в институт всех летчиков-испытателей. Армии срочно требуются более совершенные самолеты. Конструкторские бюро, авиационные заводы день и ночь трудятся над решением этой задачи. И не безуспешно. Туго приходится нашему институту. Новых самолетов поступает много, а испытателей не хватает. Ведь многие, очень многие сложили свои головы в боях за Родину.
— Отозвать тебя в институт своей властью мы не можем, — говорил Иван Федорович. — Слишком большой пост занимаешь. Требуется твое личное согласие. Ну, согласен? Любую должность предлагаю. Кроме, конечно, собственной, генерал любил шутку. Он протянул руку: — Ну, Петр Михайлович, по рукам?
В памяти снова мелькнули слова, недавно сказанные Жорой Бахчиванджи. "Сначала догоним, а потом и перегоним звук"… И я согласился:
— Только, Иван Федорович, никаких должностей мне не надо. Хочу летать, испытывать. Сами же говорите, что это сейчас главное.
— Силен, — генерал весело рассмеялся. — С ходу ультиматум. Ладно, летчиком так летчиком…
Через два дня поступил приказ главкома "в целях укрепления кадров" института откомандировать меня для дальнейшего прохождения службы в НИИ ВВС РККА, назначив на должность летчика-испытателя.
В отделе кадров никак не могли понять, почему начальник Западного сектора авиации ПВО Москвы, заместитель командира авиакорпуса согласился работать рядовым летчиком-испытателем. Об этом без всякой дипломатии спрашивали меня и многие друзья-сослуживцы. Что им ответить? Не всякий поймет душу летчика-испытателя. К этому делу сердце припаивается намертво.
Правда, поработать рядовым летчиком-испытателем мне удалось всего
В двадцать пятую годовщину Красной Армии и Военно-Морского Флота на аэродром в Чкаловскую прилетел инженер-летчик завода генерал-майор авиации П. Ф. Федрови. С ходу выполнив на мерной базе НИИ километраж, он произвел посадку для дозаправки и осмотра самолета. Мы с Пашей Федрови, старые сослуживцы по НИИ, встретились как братья.
— Будь добр, Петр Михайлович, дай команду, чтобы меня накормили — с утра во рту маковой росинки не было. — Наш Федрови всегда откровенен. — А пока я буду обедать, облетай самолет и дай заключение по его поведению. Александр Сергеевич очень просил.
Заводской механик, приехавший поездом, и другие члены экипажа осмотрели и подготовили машину к полету. Самолет легко оторвался и взлетел.
Набрав высоту тысяча метров, я начал выполнять горизонтальную площадку через аэродром в сторону Щелково, чтобы определить максимальную скорость. Машина все быстрее мчалась вперед. Взглянув на капот, заметил, что в его щелях появился дымок. Затем вспыхнуло пламя. Загорелся мотор.
Подо мною город Щелково. Нужно принимать меры. Огонь пока не проникает в кабину. Делаю крутой разворот в сторону аэродрома. Мотор вдруг заглох. Наступила гнетущая тишина.
Для того чтобы дотянуть до аэродрома, не хватит высоты. Прыгать с парашютом? Но ведь самолет находится над самым центром города. Там люди.
Решаю садиться, спланировав на окраину, где виднеется заснеженная площадка. Правда, ее пересекает электролиния высокого напряжения. Авось перетяну…
А, черт! Самолет снижается гораздо быстрее, чем рассчитывал. Придется нырнуть под провода. Но тогда станет больше положенной скорость планирования. Ничего ведь не поделаешь, другого выхода нет.
Подход к земле усложнен четырьмя препятствиями: двумя столбами, поддерживающими провода, самими проводами и землей. Не зацепить бы за что-нибудь. Скорость-то 300 километров в час.
Размышления внезапно прервал сильный удар…
Пришел в себя, когда врачи влили мне в рот водки — средство против шока. Но тут же опять провалился в небытие.
Второй раз очнулся на ухабе от резкой боли в ноге. Но эта же боль снова лишила меня сознания. Вернулось оно уже в Москве, когда я оказался в госпитале, в Серебряном переулке.
Кругом врачи. Молодая женщина в белоснежном халате ручной дрелью сверлит мне правое колено.
— Слушайте, доктор! — через силу говорю ей. — Неужели до сих пор медицина использует такие варварские приемы лечения?
Врач посмотрела на меня большими и, как море, глубокими глазами, тихо ответила:
— Да, к сожалению, пользуемся такими неприятными методами. — А сама продолжала крутить ручку адской машины.
Сознание снова померкло.
Отошел только через пять суток. Рядом сидела няня, хлопотливо поправляя спадающее одеяло.