Тритон ловит свой хвост
Шрифт:
Потекли минуты. Диск, поворот, стена, щелчок. Диск, поворот, стена, щелчок. Диск, поворот, стена, щелчок…
— Тритон!
Ректор отпрянул от Ока. Перед глазами плавали цветные пятна.
— Защитную пластину, Гаспиа! — потребовал он. — Да не мне, олух!
Гаспиа, напуганный его криком, пришёл в себя. Быстро, надо сказать. Он вынул из ящика с инструментами закопчённый стеклянный диск, установил его на приёмный раструб Небесной трубы.
— Посмотри, — приказ ректор, отодвигаясь от Ока. — Что там?
— Свет, господин Гур Угон, — дрожащим голосом ответил
— Хотел бы я знать, — пробормотал Гур Угон. — Хотел бы я знать…
***
— Рассказывайте, ректор, — попросил Нижний.
— Нечего рассказывать, — ответил Гур Угон. — Смотрите сами.
Он подвинул жрецу стопку светописных листов. Жрец взял первый сверху, впился в него взглядом. Интересно, что он хочет там увидеть? Впрочем, вряд ли Нижний проводит ночи в наблюдении за небом. Ему попросту внове видеть стену так близко.
Нижний шелестел листами. Скоро стопись оказалась разделена на две стопки. Одну жрец отодвинул на край стола, вторую изучал пристально.
— Это не может быть ошибка светописи? — спросил он.
— Нет, — ответил ректор. — Мне до сих пор больно смотреть на сильный свет.
Жрец молча кивнул.
Нижний… Что за странное уничижение! Чем ближе к Алтарю, тем ничтожнее имена. Низкий, Нижний, Нижайший, Ничтожный! Нарочитая скромность в одежде. Нижний был одет в простую тёмную хламиду. Простую — на взгляд простеца. Угоны от века торговали тканями, и от жены Гур Угон знал, что скрывается за этой обманчивой бедностью. Он, ректор, далеко не бедный человек, не мог позволить себе одежду из такой ткани. Не хватило бы и на носовой платок! Кого и, главное, зачем они хотят обмануть? Лишь дурачки могут решить, что Храм беден. Дурачки и фанатики, но фанатикам нет нужды доказывать, им довольно просто объявить.
— Это… этот свет можно увидеть без Небесной трубы? — спросил Нижний, откладывая последний лист.
— Нет, — ответил ректор.
— Свернуть исследования? — задумчиво проговорил Нижний. — Засекретить?
— Бессмысленно, — сказал Гур Угон. — Только если запретить Небесные трубы. У Храма хватит на это сил?
— У Храма хватит сил на всё, — жёстко сказал Нижний. — Мы можем запретить, но, — он передёрнул плечами, — мы не проследить за исполнением запрета. Труба слишком проста и дёшева, её можно сделать даже дома.
— Сильную трубу нельзя, — сказал ректор.
— Вы обещаете, что свет не усилится? — поднял на него взгляд Нижний.
— Нет, — удивился Гур Угон. — Как такое можно обещать?
— Вот именно, — сказал жрец. — Надо не запрещать, надо думать, как это трактовать. Когда знание о Свете станет доступно широким массам, у нас должны быть ответы.
— Конечно, — не стал спорить ректор.
— У вас есть дальнослух? — спросил жрец.
— Конечно.
— Я буду говорить с Ничтожнейшим.
Ничтожнейший, вот как его зовут! Гур Угон сделал зарубку в памяти. Храмовники доверяют ему, на людях они используют иные имена. Надо же, Ничтожнейший…
Гур Угон достал ключ, отомкнул потайное отделение стола, выдвинул оттуда дальнослух. Жрец принял наушник, качнул рычаг:
— Узел,
Замер в ожидании. Ректор представил, как на станции дальнослуха зажужжали моторы, защёлкали реле. Или там тоже уже стоит Расчислитель? Это было бы неожиданно. Но неважно, потому что жрец дождался ответа — и заговорил на гортанном тайном языке Храма.
Ректор не дрогнул лицом. Не в его интересах развеивать заблуждения жрецов. Склонны считать свой язык тайным — пусть их. Стальная лента в стене движется, записывает звуки. Потом, если потребуется, Гур Угон потребует расшифровку этого разговора.
Нижний придавил рычаг и положил наушник.
— Ничтожнейший даёт разрешение, — сказал он. — Наблюдайте, изучайте. Любую новость я должен узнать первым. Мой номер — шесть-двадцать четыре — урмал. В любое время дня и ночи, ректор. В любое время.
Он коротко кивнул и вышел.
Не успели стихнуть его шаги в галерее, как в кабинет ректора вбежал Гаспиа:
— Он пропал, ректор! — вместо приветствия выпалил он. — Совсем пропал!
— Кто? — не понял Гур Угон.
— Свет!
— Какой… — начал ректор, и тут смысл сказанных слов дошёл до его сознания. — И что там теперь?
— Темнота, — развёл руками Гаспиа.
— Стена с прожилками? — переспросил Гур Угон.
— Нет, господин ректор, там тёмное пятно…
— Так что же ты молчишь?! — закричал ректор. — Свет пропал да свет пропал! Но ведь что-то появилось? Оказывается, темнота! Светопись идёт?
— Постоянно, — доложил Гаспиа.
— Как только листы просохнут, сразу ко мне. Все, что готовы, — сдерживая себя, чтобы не закричать снова, распорядился Гур Угон. — Понятно, Гаспиа?
Помощник просветлел лицом.
— Будет исполнено, господин ректор, — отрапортовал он и выскочил за дверь.
Гур Угон с минуту смотрел ему вслед. Не ошибся ли он, сделав этого человека своим помощником? Работоспособен, усидчив, исполнителен, но совершенно безынициативен! К чему были все эти крики? Он, Гур Угон, что, в силах вернуть пропавший свет? Гаспиа должен был прийти сюда с готовыми светописными листами. Час — полтора ничего не значат. Ну пропал, ну и что? Господин ректор, видимо, с ходу предложит три — четыре нетривиальных гипотезы? Так, надо думать, полагает болван Гаспиа? Не зная ничего, кроме самого факта, что света нет. И как ему теперь обедать? Ведь кусок в горло не полезет! О Тритон, с кем приходится работать…
Пожелав Гаспиа всяческих несчастий и отведя, тем самым, душу, Гур Угон спустился в академическую ресторацию, где и перекусил. К его радостному удивлению, аппетит не пропал, а даже усилился, и после обеда ректор вернулся в свой кабинет в хорошем настроении, изрядно, впрочем, поправленном старым вином, которое оставил ему Нижний. Жрец знал толк в выпивке.
Свежие, ещё горячие листы ждали ректора на рабочем столе. Тут же, с видом сосредоточенным и занятым, уткнув в светописную бумагу взгляд, сидел Гаспиа. Завидя ректора, он вскочил, освобождая место, и доложил: