Триумф Венеры. Знак семи звезд
Шрифт:
Уже начинало светать, дождь кончился. Гайпель миновал шлагбаум при въезде в гавань, прошел мимо барака, где ночью были с Шитковским, и завернул в караулку портовой полиции. Там встретили нельзя сказать, чтобы приветливо, но такой прием не был неожиданностью. За год службы Гайпель хорошо усвоил истину, которая поначалу казалась чудовищным абсурдом: простые полицейские не любят сыскных агентов и помогать им не желают.
Ничего нового у этой публики узнать не удалось. Услышав о смерти
— Царствие ему небесное…
Но тут же сбросил маску и добавил, злорадно улыбаясь:
— Что, придется побегать теперь? А?
Как выяснилось, его подчиненные не сочли нужным обшарить порт в поисках преступника. Сейчас иные кушали чай, иные спали, разувшись, что было против правил. Отдыхать полагалось, не снимая сапог, о чем Гайпель мог бы и напомнить, но не стал. От сохнущих на железной печке портянок воняло, как в зверинце. Гайпелю сесть не предложили, чаю не налили, и на все его расспросы отвечали с таким видом, будто он дурачок, сам не знает чего хочет.
Наконец пристав сказал:
— Вы ведь давеча вдвоем были. Товарищ-то твой где?
— Ушел, — подумав, ответил Гайпель.
— Ну так и ступай к нему. Он, поди, без тебя скучает.
И еще какой-то умник с опухшей от сна рожей присовокупил к этому совету древнюю российскую философему:
— Утро вечера мудренее.
Похоже было, что у этих людей вечер начинается сразу же после завтрака.
Гайпель плюнул и вышел на воздух. Вдали голодными голосами кричали чайки. Ангел на шпиле Петропавловской крепости проступал сквозь рассветный туман, но никто больше не взывал к нему из бездны отчаяния.
Шлагбаум у ворот был опущен, караульный инвалид сидел в своей будке. От него тоже мало чего удалось добиться.
— Как же, ваше благородие, — говорил он, — я вам скажу, кто тут с вечера проходил или проезжал, коли вы сами не знаете, кого ищете. Много было всяких, но то ведь люди, не кораблики. Их в журнал не записывают.
Тем не менее этот человек, в отличие от полицейских, свою ответственность понимал. Он бы и рад был помочь, да не мог.
— Конечно, конечно, — соглашался Гайпель, — к тебе претензий нет. Я лишь спрашиваю: никто, как бы это сказать, не остановил твоего внимания?
— Я на Кавказе был, под Севастополем был, — отвечал инвалид, — на земле помирал два раза, тонул, в сакле горел. Я, ваше благородие, турку видал, черкеса, британца, Казбек-гору, три моря, мужика с хвостом…
— Обожди, обожди-ка…
— Через это все я сильно равнодушный стал, ничему не удивляюсь. Чтобы мое внимание заслужить, тут уж знаете, кто быть должен?
— Ну, кто? — устало спросил Гайпель.
— Негр, не меньше.
—
— Полгода стою, а один только и попался.
— А дама какая-нибудь вчера вечером не проезжала? Часиков этак в десять?
— Барыня? — уточнил инвалид, — Вот так бы сразу и спрашивали. Была дамочка.
— Ну же! — понукнул его Гайпель. — Чего замолчал! Из себя какая?
— Не скажу, не запомнил. Темно было.
— Молодая?
— Все они таперича для меня молодые.
— Симпатичная?
— И симпатичные тоже нынче все, — со вздохом отвечал инвалид.
— Хоть что-то можешь мне про нее сказать?
— Я ее, ваше благородие, почему заприметил. Первое: в такой час, и одна, без кавалера. Второе: хотела мне пятак дать на водку, да раздумала.
— Ты что, разговаривал с ней?
— Нет.
— Тогда как знаешь, что хотела да раздумала?
Странная подробность, по ней можно было составить представление о характере незнакомки. Иван Дмитриевич, тот подобными мелочами никогда не брезговал, а Гайпель умел и любил учиться у опытных людей.
Инвалид провел рукой по щеке, скрюченной давним рубцом от французского палаша, чеченской гурды или турецкого ятагана, и объяснил:
— Посмотрела на мои шрамы боевые и, видать, устыдилась мне пятак давать. А больше-то пожалела. Я всегда меньше других на водку получаю, судьба такая. Мало дать — совестно, много — жалко. Подумают, подумают, да и вовсе ничего не дают.
— А пятак точно хотела дать? — спросил Гайпель таким тоном, словно ответ на этот вопрос должен быть завершающим штрихом в нарисованной им картине преступления.
— Может, и не пятак, — грустно сказал инвалид. — Может, копейку или двугривенный. А может, и совсем ничего давать не хотела. Кто ж ее знает!
Гайпель понял, что тема исчерпана. Психологический портрет этой дамы нарисовать не удалось, она осталась такой же загадкой, как была. Что касается ее внешности, инвалид, как ни тужился, ничего путного не сообщил и на дальнейшие вопросы уныло твердил одно:
— Не могу знать.
— А одета как? — спросил Гайпель.
— По-господски.
— Подробнее не можешь описать?
Инвалид поднапрягся и дополнил:
— По погоде одета.
— А еще?
— Пожалуй, чуток теплее, чем по погоде. Как все господа одеваются… Русским же языком говорю вам: по-господски!
Словом, быстренько вернулись к тому, с чего начали. Замкнулся и этот круг, а в середине опять была пустота. Таинственная мадам всякий раз ухитрялась ускользнуть из расставленных Гайпелем силков. Не оставалось даже перышка с хвоста, не за что ухватиться.