Триумф Венеры. Знак семи звезд
Шрифт:
— Нет, я говорю не о нем живом. Его нет в живых, и мы все знаем это, но сейчас его нет с нами и мертвого. Напрасно, Шарлотта Генриховна, вы наполнили его бокал, он к нему не притронется. Его души нет рядом с вами, стул пуст. Неужели вы до сих пор этого не почувствовали? Ваш муж не сможет сесть за свой поминальный стол, потому что за этим столом сидит сейчас…
Иван Дмитриевич сделал паузу и закончил:
— …его убийца!
Наступила мертвая тишина. Он увидел, как исказилось лицо Шарлотты Генриховны, как Зайцева
Никто по-прежнему не произнес ни слова.
— Здесь же, среди нас, есть другой человек. Не убийца, но невольный соучастник преступления. Он знает, кто убил Якова Семеновича, и он… Он приговорен к смерти. До сих пор этот человек молчал, но ведь никто не умеет молчать лучше, чем мертвые. Он сидит за нашим столом, этот человек, и ни о чем не подозревает. Между тем яд, которым отравили Якова Семеновича, уже всыпан в его рюмку той же рукой.
И опять ответом было потрясенное молчание.
— Но я, — почти шепотом продолжал Иван Дмитриевич, — тоже знаю имя убийцы, о чем убийца не знает. И я незаметно поменял местами два бокала. Еще одной смерти не будет. Теперь отравленное вино стоит перед человеком, кто сам же и всыпал в него яд.
Первым опомнился старший из куколевских приятелей. Чтобы отвести от себя подозрение, он схватил свою рюмку и поволок ее ко рту, но Иван Дмитриевич прикрикнул на него:
— Поставьте на место!
— Почему? — заспорил тот. — Я никого не убивал, и я выпью. Пусть все увидят, что я не виноват.
— Поставьте, я вам сказал!
— Но почему, господин сыщик?
— Я прошу всех мужчин не прикасаться к своим рюмкам. Пьют одни только женщины.
— Значит, — весело спросил Нейгардт, — вы думаете, что убийца — женщина? Я вас правильно понял?
— Да. Пьют лишь дамы.
— А девицы? — поинтересовалась Катя.
Нина Александровна пожала плечами.
— Надеюсь, вы шутите, господин Путилин. Шутка не из удачных.
— Я серьезен, как никогда. Пейте, мадам.
— И не подумаю! С какой стати вы мне приказываете?
— Я служу в полиции…
— Ни у одной полиции в мире нет таких полномочий.
— Иван Дмитриевич, — спросил Зайцев, — а если вы, не дай Бог, что-нибудь перепутали? Что, если мы сели как-нибудь не так и отравленное вино стоит не перед тем человеком, а совсем перед другим?
— Я вижу вас всех, все сидят, как сидели
— Послушайте, — резонно заметил деверь Шарлотты Генриховны, — для чего устраивать этот спектакль? Подойдите к той, кого вы подозреваете, да и велите ей выпить. А уж мы поглядим, откажется она или нет.
— Боюсь, одна она пить не станет. Получится, будто я ее одну оскорбляю подозрением, и она вправе будет отказаться. Вот ежели все, тогда другое дело.
— Как хотите, а я не стану пить, — заявила госпожа Гнеточкина, в упор глядя на Ивана Дмитриевича своими бесцветными глазками. — Для меня это унизительно.
— И я не буду, — поддержала ее Нина Александровна.
— И я, — капризно сказала Лиза. — Почему я должна пить, когда я вообще не пью вина?
— А херес кто выпил у вашего папеньки? — напомнил Иван Дмитриевич.
— Тем более. Один раз я уже травилась, хватит с меня!
Недовольных было больше, чем ожидалось. Шум нарастал, в общем гаме Ивану Дмитриевичу приходилось подбадривать колеблющихся, усмирять строптивых и одновременно следить за той женщиной, чтобы не сделала вид, будто пьет, и не вылила бы себе за бюстгальтер.
— Я пью! — провозгласила жена. — Смотрите, я пью!
Она выпила и закашлялась под устремленными на нее взглядами.
Иван Дмитриевич посмотрел на вдову. Вся в черном, бледная, с черными подглазьями, Шарлотта Генриховна поднялась, как тень нависая над праздничным столом, и хрипло сказала:
— Как хозяйка, я прошу всех выпить. Я прошу.
Голос у нее сорвался, плечи задергались, и сестра усадила ее на место, приговаривая:
— Лотточка, Лотточка, успокойся. Если ты просишь, то пожалуйста.
Она выпила, за ней лихо осушили свои рюмки Лиза и Катя. Теперь обе сидели с каменными лицами, напряженно прислушиваясь к тому, что творится у них в животах.
— Я не стану пить, не стану, — повторяла госпожа Гнеточкина.
Катя сказала:
— Кажется, меня тошнит.
И громче:
— Мама, меня тошнит!
Нина Александровна, казалось, не слышала, зато Куколев-старший вскочил, опрокинув стул, на ходу бросив Ивану Дмитриевичу что-то невнятное, но угрожающее, и кинулся к дочери, которая при его приближении с невинной улыбкой заявила, что это была шутка.
— Дура! — сказала ей Лиза.
— Я не буду, — ныла Гнеточкина. — Я боюсь…
— Ой! — внезапно вскрикнула Зайцева.
Она локтем зацепила свою рюмку, но сидевший рядом один из куколевских приятелей успел подхватить ее.
— Не беда, — иезуитским тоном утешил он соседку. — Не все пролилось. Кое-что осталось.
Шарлотта Генриховна впилась в Зайцеву стекленеющим взором и опять начала медленно подниматься со стула, но в этот момент раздался звонкий и спокойный голос баронессы: