Триумф Венеры. Знак семи звезд
Шрифт:
Певцов длинными подточенными ногтями впился в запястье.
— На Сенной рынок? — шипел он. — Смотрителем? Как же! Только навоз выскребать…
Вдвоем с Рукавишниковым повели к выходу, вывели на крыльцо. Здесь Певцов сильно толкнул в спину, Иван Дмитриевич слетел со ступеней и, споткнувшись, упал на четвереньки.
Последний раз его таким образом выпроваживали из гостей лет двадцать назад, когда он, наивный птенец-правдолюбец, явился выяснять отношения с одним генералом, который, потрясая перед продавцами каким-то
— Никто ничего не видел, — издевательски сказал Певцов.
Это была правда. Графские кучера сидели на козлах к ним спиной, конвойные казаки укрылись от ветра за углом. Нарастающий ветер, заглушая все звуки, гудел в Миллионной, как в трубе. Видением пронеслось перед Иваном Дмитриевичем: жена, плача, закладывает обручальное кольцо, сын Ванечка просит купить игрушечный паровозик, а денег нет. И совсем уж ослепительно: полицейский кучер Трофим, уводящий со двора казенных лошадей — Забаву и Грифона.
Все рушилось, тонуло в этом ветре, никому ни до чего не было дела. Певцов с Рукавишниковым исчезли, Иван Дмитриевич нащупал в воздухе сонетку звонка, ухватился за нее и встал на ноги. Он вытер ладони о брюки и ладонями же отряхнул штаны, затем поднялся по ступеням, заглянул в вестибюль, где на вешалке сама собой пошевеливалась княжеская шинель, словно дух покойного решил примерить бывшую одежду. Ну и что? Если князь, накануне еще живой, на самом-то деле уже вчера был мертв, то, мертвый, он вполне мог быть жив… Иван Дмитриевич не знал, что под шинелью спрятался Стрекалов, домой не ушедший, и потряс головой, отгоняя наваждение. Шинель замерла. Из кухни спешил Рукавишников с глотком холодной воды для Шувалова. Стараясь не стучать подковками сапог по кафельным плиткам, Иван Дмитриевич шагнул обратно на крыльцо и увидел Преображенского поручика. Тот щелкнул каблуками:
— Господин Путилин, арестуйте мстителя. Он перед вами!
Пускать его в гостиную нельзя было ни в коем случае. «Шиш вам!» — подумал Иван Дмитриевич, имея в виду Певцова с Шуваловым. Он присел на ступеньку, похлопал ладонью рядом с собой:
— Садись-ка, потолкуем…
Из гостиной, приглушенная стеклами, лилась нежная мелодия вальса, клавиши рассказывали о прекрасном голубом Дунае — это Хотек, предъявив Шувалову ультиматум, подсел к роялю.
Поручик послушал и опечалился: не дай Бог, придется форсировать Дунай с винтовками Гогенбрюка. Он вынул из-под шинели косушку:
— Хлебнем, что ли, напоследок?
Выпили прямо из горлышка, как те супостаты в оконной нише, но закусили не чухонским маслом, а солеными грибами — пальцами вытащили по грибку, потом Иван Дмитриевич закупорил скляночку и сунул обратно в карман. Кто знает, как жизнь сложится, какая будет закуска?
— Тебе за меня орден дадут, а ты грибочков жалеешь, — укорил поручик.
Иван Дмитриевич отвечал,
— Истинный крест, не возьмешь?
— Не возьму. Чем заслужен? Грудь прожжет.
— Тогда слушай, — растрогался поручик. — Сходи завтра ко мне на квартиру, — он назвал адрес, — денщик тебе мою винтовку отдаст. Красавицу мою! На охоту поедешь, самое милое дело. А на суде всем расскажешь, каково бьет.
Иван Дмитриевич тоже умилился:
— Дай поцелую тебя, голова садовая!
Они расцеловались, и поручик поклялся, что когда по смерти окажется в раю, а Иван Дмитриевич — в аду, то он, поручик, — слово офицера! — будет просить за него у Бога, и если не сможет умолить, то сам бросит райские кущи и пойдет в ад, чтобы хоть там, но неразлучно им быть вместе.
— Пора! — Он встал. — Всем объявим.
Иван Дмитриевич тоже встал, заступая ему дорогу, когда странный образ явился в конце улицы.
— Глянь! Что это там?
Поручик вгляделся: по направлению к ним быстро и, главное, совершенно бесшумно, как призрак, примерно в аршине от земли, колеблясь, непонятное туманно-белое пятно плыло в ночном воздухе.
Через полминуты оно приблизилось, Иван Дмитриевич различил вверху голову, а внизу, под пятном, ноги. Агент Сыч, оправдывая свою фамилию, беззвучно летел по улице в одной рубахе, и в следующий момент стало ясно, почему не слыхать стука шагов по булыжнику — он был в валенках.
— Кто раздел? — деловито спросил Иван Дмитриевич. — Не Пупырь? А сапоги где?
— Все в залог оставил, — тяжело дыша, выговорил Сыч. — В Знаменском соборе. — Он протянул вперед кулак, разжал его и сладко, блаженно причмокнул. — За нее вот!
Еще не веря в эту фантастическую удачу, Иван Дмитриевич первым делом попробовал монету на зуб. Золотая! Обнял Сыча, облобызал в обе щеки.
— Молодец! Богатырь… Кто дал-то?
— Дьячок Савосин.
— А ему кто?
Поручик слушал с интересом, но помалкивал, не понимал, слава Богу, о чем речь, а то с него сталось бы заявить, что он сам и накупил на этот золотой свечек в Знаменском соборе, заказал панихиду.
— Кто-то, видать, дал, — протяжно отвечал Сыч, с ужасом осознавая свой промах: золото его ослепило. — Кто-то не пожалел, видать…
— Дурак! — сатанея, заорал Иван Дмитриевич. — Дуй назад! Спроси, кто дал. Из себя каков… Чего стоишь?
— Монетку пожалуйте или пятнадцать рублей залогу, — чуть не плача сказал Сыч.
Иван Дмитриевич окончательно рассвирепел:
— Ишь! Пятнадцать рублей ему! Ты узнай сперва.
— Туда-сюда нагишом бегать… Небось простыну.
— Дурака ноги греют. Ну!
Сыч фыркнул, нахохлился и нарочито медленно, подволакивая валенки, побрел исполнять приказание. Он ссутулился, на спине, под рубахой, обиженно выперли костлявые лопатки.
— Бегом! — скомандовал Иван Дмитриевич.