Триумвиры революции
Шрифт:
Вслед за Неподкупным в ратушу прибыли освобожденные из тюрем Сен-Жюст и Леба. Ждали Кутона. Однако Кутон, верный договоренности с Робеспьером, не хотел покидать тюрьму. Пришлось послать за ним депутацию с настоятельным письмом.
Максимилиан машинально прислушивался к тому, что творилось вокруг. Ему казалось, что царит какая-то бестолковая сутолока. Люди снуют туда и сюда. Кричат, спорят до хрипоты, читают воззвания. Но делается ли то, что нужно? И что, собственно, нужно делать?..
Кутон прибыл в ратушу около часа. Теперь все оказались в сборе. Надо было
– Нужно написать воззвание к армии, - сказал Кутон.
– От чьего имени?
– спросил Робеспьер.
– От имени Конвента. Разве Конвент это не мы? Остальные заговорщики, не более.
Робеспьер задумался. На лице его было сомнение. Затем он сказал:
– По-моему, следует писать от имени французского народа.
Он, наконец, решился на полный разрыв с Конвентом. Слишком поздно!..
Члены муниципалитета и представители секций покидали ратушу. Отбыла делегация якобинцев, пришедшая за инструкциями. Обреченные депутаты лихорадочно работали. Максимилиан, сидя в глубоком кресле, быстро прочитывал передаваемые ему бумаги и делал пометки. Вот, наконец, составлен набело текст воззвания к секциям. Члены Исполнительного комитета подписывают его. Максимилиан отходит к окну и смотрит на площадь. Два часа ночи. Яркий свет. Боже, как мало защитников осталось перед ратушей! Но и они разбегаются. Падают первые капли дождя. Однако что это там, справа? Большой отряд подходит к центральному входу. Слышны крики: "Да здравствует Робеспьер!" Кто они? Неужели возвращаются свои? Или, быть может... Максимилиан стискивает зубы и нащупывает пистолет в кармане своих золотистых панталон.
За его спиной раздается голос Коффиналя:
– Робеспьер, твоя очередь!
Максимилиан оборачивается. Ему дают перо. Он просматривает текст, обмакивает перо в чернильницу и медленно выводит две первые буквы своего имени. Страшный шум на лестнице заставляет его, как и других, поднять глаза к двери. Дверь с треском распахивается, и на пороге возникает потный Леонард Бурдон. Концом шпаги он указывает жандармам на тех, кого нужно схватить в первую очередь.
Почти одновременно раздаются два выстрела.
Подпись Максимилиана остается недоконченной: рядом с еще не просохшими буквами его имени падает алая капля...
...Мертвый Леба плавал в собственной крови: он застрелился. Максимилиан лежал рядом, с простреленной челюстью. Пытался ли он, по примеру товарища, убить себя, или его ранил жандарм из отряда Бурдона? Это осталось неизвестным. Огюстен выбросился из окна; его подобрали полумертвым. Сен-Жюст отдался в руки врагов без сопротивления. Анрио захватили позднее во дворе ратуши. Коффиналю и нескольким другим удалось скрыться. Они пытались вынести Кутона, но безуспешно: раненный в голову, тот был отбит людьми Бурдона.
Когда Баррас подошел к ратуше, все было кончено. Оставалось подобрать раненых и унести мертвых. Было около трех часов. Начинало светать. Дождь превратился в ливень, и сквозь него тускло просвечивала ненужная иллюминация ратуши.
Неподкупного, окровавленного и потерявшего сознание, спешили доставить
У лестницы Тюильри пришлось остановиться: казалось, здесь собрался весь Париж. Заспанные буржуа не поленились встать среди ночи, чтобы насладиться зрелищем поверженного врага.
– Смотрите, сам король! Как, хорош?
– Вот он, Цезарь!
– Если это тело Цезаря, то отчего не бросят его на живодерню?
Хохотали, указывали пальцами. К счастью своему, Робеспьер ничего не слышал.
Председатель Конвента обратился к депутатам:
– Подлец Робеспьер здесь. Не желаете ли его видеть?
– Нет!
– воскликнул под аплодисменты Тюрио.
– Труп тирана может быть зачумленным!..
Его принесли в одну из комнат Комитета общественной безопасности.
Положили на стол, против света, а под голову подоткнули деревянный ящик.
Он лежит, вытянувшись во весь рост. Его светлое платье изодрано и покрыто кровью, чулки спустились с ног. Он не шевелится, но часто дышит.
Время от времени рука бессознательно тянется к затылку, мускулы лица сокращаются, дергаются окровавленные губы. Но ни единого стона не вырывается из этих истерзанных уст.
Входят новые мучители, чтобы взглянуть на "тирана". Лица сверкают жестокой радостью.
– Ваше величество, вы страдаете?
Он открывает глаза и смотрит на говорящих.
– Ты что, онемел?
Он только пристально смотрит на них.
Вводят Сен-Жюста и Пейяна. Они проходят вглубь и садятся у окна. Кто-то кричит любопытным, окружившим Робеспьера:
– Отойдите в сторону! Пусть они посмотрят, как их король спит на столе, словно простой смертный.
Сен-Жюст поднимает голову. Лицо его искажает душевная мука. Он встречается со взглядом Робеспьера. Робеспьер отводит глаза. Сен-Жюст следит за ним. Неподкупный смотрит на текст конституции, висящий на стене. Сен-Жюст смотрит туда же.
– А ведь это наше дело...
– шепчут его бескровные губы.
– И революционное правительство тоже...
Шесть часов утра. Дождь кончился. В комнату входит Эли Лакост. Он приказывает отвести арестованных в Консьержери. Затем обращается к хирургу:
– Хорошенько перевяжите рану Робеспьера, чтобы его можно было подвергнуть наказанию.
Когда хирург перебинтовывал Максимилиану лоб, один из присутствующих сказал:
– Смотрите! Его величеству надевают корону!
Робеспьер задумчиво посмотрел на оскорбителя.
Единственные слова, которые он произнес, многим показались странными. Когда один из любопытных, видя, что он никак не может нагнуться, чтобы подтянуть чулки, помог ему, Робеспьер тихо сказал:
– Благодарю вас, сударь.
Решили, что он сходит с ума: уже давно не обращались на "вы" и не употребляли слова "сударь", напоминавшего о времени королей.
Нет, Неподкупный был в здравом уме и ясно выразил то, что думал. Этими словами он хотел сказать, что революции и республики больше не существует, что жизнь вернулась к старому порядку и все завоевания прошлых лет безвозвратно погибли.