Тривейн
Шрифт:
Тривейн откинулся на спинку кресла. Он не чувствовал злости. Только отвращение и легкое изумление.
– Вы имеете в виду ваш героин? – просто спросил он.
– Мой? Вы, видимо, меня плохо слышите! Девчонка, возможно от скуки или развлекаясь, получила пакет лучшего, турецкого...
– Вы убеждены, что сможете это доказать?
– Лучшего, турецкого героина стоимостью более двухсот тысяч. Может, у нее есть и своя собственная сеть, пусть даже небольшая... Ведь эти фантастические женские школы неотделимы от нашей сегодняшней действительности... Да вы и сами знаете! Вы не читали, кстати, в газетах о дочери одного дипломата, которую поймали
– Я спросил вас, можете ли вы все это доказать?
– А вы полагаете, что нет? – процедил де Спаданте, тщательно выговаривая каждое слово. – Не будьте глупцом! А вообще-то вы глупы, мистер Высокомерие! Думаете, что знаете каждого, кого видели с вашей дочерью? Полагаете, что я не смогу предоставить лейтенанту Фаулеру из гринвичской полиции список имен и мест? Семнадцать лет – не такой уж юный возраст, амиго... Читали о тех богатых ребятках из какой-то негритянской организации, которые взрывали здания и нарушали общественный порядок? Не скажу, что ваш сын один из них, но люди так могут подумать: ведь они видят подобное каждый день. А двести тысяч долларов...
Тривейн встал: терпение его лопнуло.
– Вы понапрасну тратите мое время, де Спаданте. Вы еще грубее и глупее, чем я думал. Все, что вы рассказали, – шантаж. Уверен, что как следует все продумали, но вы потеряли чувство времени и не знаете тех, о ком говорили. А это немаловажно. Да, вы правы, семнадцать и девятнадцать лет не такой уж невинный возраст в наши дни, и советую вам как следует подумать над этим. Ведь именно вы – часть той жизни, которую молодежь не хочет больше терпеть. А теперь независимо от того, извините вы меня или нет...
– А как насчет сорокадвухлетнего возраста?
– Что?
– Сорок два года – далеко не ребяческий возраст... У вас прелестная жена, и она как раз находится в этом возрасте. У нее полно денег и есть одно или два желания, которые она не может удовлетворить на своем большом ранчо или, скажем, в волшебном замке на берегу океана. Эта самая леди имела серьезные проблемы с выпивкой несколько лет назад...
– Вы вступаете на опасную дорогу, де Спаданте!
– Да вы слушайте, слушайте хорошенько! Некоторые из этих роскошных женщин приезжают в Вашингтон и крутятся вокруг ист-сайдских баров. Другие направляются в Гринвич, во всевозможные увеселительные заведения, куда приезжают богатые шалопаи. Ну, а еще те, кто за доллары готовы на все... Потом парочка отправляется в шикарный отель...
– Предупреждаю вас!
– Конечно, прежде чем ехать в «Плазу», они заказывают номера по телефону... Это очень удобно, никакой суеты, никаких тревог, никакого беспокойства... Все очень предусмотрительно, с полной гарантией... Вы просто не поверите, амиго, когда я вам расскажу, в какие они там играют игры.
Тривейн резко поднялся с места и направился к двери. Однако негромкий голос де Спаданте остановил его.
– У меня есть, – услышал он, – данное под присягой письменное свидетельство охранника одного из самых респектабельных отелей. Он давно там работает и знает всех таких женщин, в том числе и вашу жену... Конечно, это безобразное утверждение, зато правдивое...
– Вы грязный человек, де Спаданте.
Это единственное, что смог придумать в тот момент Тривейн.
– Вот это мне нравится больше, чем «ненужный», амиго, звучит сильнее, приятней... Вы понимаете, что я имею в виду?
– Вы закончили?
– Почти. Хочу,
– Могу догадаться...
– Конечно, можете... Но я все же скажу... Только потому, что вы намерены вернуться в Вашингтон и прикрыть свой маленький подкомитет! Вы напишете прекрасный доклад, после которого на паре запястий щелкнут наручники, а еще парочка друзей подаст в отставку. Мы подскажем вам, кто именно... Улавливаете?
– А если я откажусь?
– Да Бог с вами, амиго! Вы что же, хотите подвергнуть своих близких всем этим унижениям? Вспомните о старичке из Кос-Коба и обо всех фотографиях вашего пьяного сына! На страницах газет они будут смотреться ужасно! А если добавить сюда пачку героина стоимостью в двести тысяч долларов, которую нашли полицейские? Понимаете, о чем я? Ведь они не смогут отказаться... Я уж не говорю о вашей прелестной жене в отеле «Плаза»! Охранник, в прошлом весьма уважаемый офицер полиции, описал все как было! Вы не захотите даже взглянуть на это, уверен! Как видите, я вспомнил все, в том числе алкогольные проблемы вашей супруги. Впрочем, это весьма актуально и сейчас, и нам известен врач, который помог вашей жене несколько лет назад. Вы ведь знаете, что думают люди: они никогда не верят до конца тем, кто бросил пить, потому что всегда существует возможность возврата. А вдруг ваша жена как раз из таких? Вдруг одно пагубное пристрастие она заменила другим? Да вы сами знаете, амиго, что думают люди в таких случаях!
– Все, что вы мне сказали, – ложь!
– Ну, конечно, вы отрицаете! Но ведь все, что я сказал, – серьезно, Тривейн. Очень серьезно. Понимаете, что я имею в виду? Однажды я прочитал в какой-то книге, что обвинения, особенно с коротким обоснованием и малым количеством фотографий печатаются всегда на первой странице. А опровержения занимают лишь пятидесятую, рядом с рекламой салями... Так что выбирайте, мистер Тривейн, только сначала обдумайте все хорошенько.
По толстым губам сицилийца пробежала улыбка, удовлетворенная ненависть пылала в крошечных глазках под тяжелыми веками.
– Похоже, вы долго ждали этого момента, де Спаданте!
– Всю мою жизнь, сопливая свинья! А теперь убирайся вон и делай, как я тебе говорю!
Глава 38
Когда Роберту Уэбстеру позвонили из офиса Белого дома, он сразу понял, что речь идет о чем-то срочном. Звонивший сообщил, что должен передать ему личное послание Арона Грина. Дело не терпит отлагательства. Уэбстер должен встретиться с посланцем в течение часа, то есть не позднее трех часов дня.
Они договорились встретиться в Джорджтауне, в ресторане виллы «Д'Эсте», представлявшей собой какую-то идиотскую шестиэтажную смесь викторианского стиля и архитектуры итальянского Возрождения. Ресторан славился своими обедами для многочисленных туристов, поэтому никто из жителей Вашингтона не приезжал сюда днем – только поздно вечером, когда ни один турист не мог попасть в ресторан без рекомендации своего сенатора.
Уэбстер приехал первым и поднялся на второй этаж, в коктейль-холл. Настроение было скверным. Может, потому, что никогда еще он не играл роль ожидающего? Тот, кто ждет, часто теряет контроль над ситуацией: обычно приходится выслушивать унизительные и отвлекающие от дела объяснения причин опоздания.